Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Знаете, – говорю я, – возможно, вы выбрали не самое удачное место для этого».
«Простите?»
«Инквизиция. Испанская инквизиция. Вы слышали о ней?»
«Да».
«Ее назвали в честь этой страны не просто так».
Шутка не удалась. Он не смеется. «Что ты здесь делаешь?»
«Я совершаю паломничество», – говорю я.
«Значит, ты ищешь божественное?»
«Вообще-то я ищу желтые стрелки».
Я покидаю площадь и, вместо того чтобы идти по бульвару, брожу по боковым улочкам, проходя мимо сувенирных лавок, магазинов одежды, ресторанов, баров. Стоя у магазина изделий из кожи, я смотрю на куртки в витрине, освещенной рядами лампочек на потолке. Мысль о том, чтобы надеть кожаную куртку, кажется странной. Моя жизнь свелась к тому, что я могу унести в своем рюкзаке: только самое необходимое. Даже лишняя футболка после ста миль пути заставляет ощутить ее вес. Прямо как воспоминания.
День пятнадцатый
В это воскресенье, все еще находясь на севере Испании, я вхожу в страну Смерти.
В Памплоне Розанджела рассказала мне, что Камино был разделен на три части: отрезок от Ронсесвальеса до Бургоса означал Жизнь; от Бургоса до Леона означал Смерть; от Леона до Сантьяго означал Возрождение.
В стране Жизни ты идешь по полям, виноградникам и зеленым холмам. Затем ты оказываешься на высоких равнинах – в стране Смерти. Там нет ни тени, ни укрытия: летом – от солнца, зимой – от холода. Оттуда ты поднимаешься вверх по горам и спускаешься в страну Возрождения. Пышные леса и пологие холмы простираются до самого Сантьяго-де-Компостела.
Я оставляю Бургос позади и спускаюсь по каменистой тропе в долину. Холмы голые, за исключением редких полей. Я слышу одинокий стрекот сверчка. Вдоль дорожки растут пурпурные орхидеи, маки, одуванчики и колючие кусты.
Многие паломники предпочли пропустить эту часть пути и сели на поезд из Бургоса в Леон. Некоторые не хотели иметь дело с изнурительной местностью, в то время как другие поступали так из суеверия. Я подумывал присоединиться к ним: концепция смерти была чем-то таким, что я больше не хотел исследовать, но Лоик предостерег меня от того, чтобы следовать за стадом. «Смерть, – сказал он, – преподносит свои собственные уроки».
Я останавливаюсь, оглядываюсь назад: голубое небо. Впереди – серое. Дует холодный ветер. Я застегиваю свою флисовую куртку и продолжаю идти по крутому спуску, известному как Куэста-де-Матамулос – Холм убийцы мулов. Следы тех, кто прошел здесь до меня, отчетливо видны на сухой потрескавшейся земле.
По мере того как я приближаюсь к деревне, расположенной с краю долины, кусты становятся выше, некоторые почти четырех-пяти футов высотой, у них листья в форме шипов. Маленький жаворонок сидит на кусте и смотрит, как я прохожу мимо. Он цвета пожухлой травы. Доносится звук бегущей воды, затем тропинка пересекает ручей. Я снова оборачиваюсь и вижу извилистую коричневую тропу, ведущую на холмы. Птичка щебечет все громче и громче, пока я не ухожу.
Церковная башня в деревне имеет два отверстия для гигантских колоколов наверху. Они похожи на черные впалые глаза. Они наблюдают. Не осуждают и не ожидают – просто наблюдают. Я пересекаю каменный мост на окраине, и солнце пробивается сквозь тучи. Когда я смотрю вверх, это похоже на дырочку в небе.
Вдоль главной улицы выстроились дома с провалившимися крышами, отсутствующими дверями и окнами. Я прохожу мимо одного из них, где вместо двери рядами свисают бусы. Бусинки бьются друг о друга на ветру.
Приют находится рядом с церковью, а за ней лежит небольшое кладбище. Я занимаю койки для себя и Лоика, раскладывая на них свои вещи.
Два паломника лет двадцати с небольшим, которые прошли мимо меня сегодня утром, стоят во дворе церкви. Пожилой паломник сидит в углу и что-то пишет в блокноте. Один из молодых паломников родом из Исландии, другой – из Франции. Исландец высок, у него светлые, почти белые брови и волосы, в то время как у француза клочковатая борода, и от него пахнет так, словно он давно не мылся. Они хвастаются, что преодолевают в среднем пятьдесят километров в день. Большинство паломников, включая меня, проходят пешком где-то около двадцати.
«Вы готовитесь к марафонскому забегу по Камино?» – спрашиваю я.
Они пожимают плечами, открывают банки пива, делают большие глотки, говорят, что хотят мне что-то показать, и ведут меня на кладбище. То, что я вижу, лишает меня дара речи. Несколько надгробий и памятников целы, в то время как остальные лежат сломанными или наклонены так, словно вот-вот упадут. Земля усеяна человеческими костями. Бедренные кости, позвонки, большие берцовые кости, малые берцовые кости, ребра, расколотые и целые черепа торчат из травы и грязи. Другие лежат в странных позах, как будто их швыряли куда попало.
Эти двое берут череп, водружают его на надгробие и прикрепляют пивные банки с обеих сторон, как уши. Затем они присаживаются рядом на корточки и фотографируются.
«Вот что происходит, когда ты слишком много пьешь», – говорит исландец, заставляя французского паломника рассмеяться. Он открывает еще одну банку.
Череп – словно вопросительный знак на фоне серого неба. Я отворачиваюсь. С того места, где я стою, мне видна долина, в которую я вошел сегодня. Я слышу, как они смеются, смотрю, как они обливают друг друга пивом и разбрасывают кости, и я больше не могу этого терпеть.
«Неужели у вас нет ни капли уважения?»
От этих слов они начинают хихикать. Когда француз собирается облить меня пивом, я делаю шаг вперед, беру банку из его руки и крепко сжимаю ее.
«Не смей, – выдыхаю я ему в лицо. – Не смей».
Он неуверенно пятится назад. Исландец разражается смехом. Как было бы здорово сбить его с ног. Я вырываю банку у француза и перебрасываю ее через кладбищенскую стену. Затем, сжав кулаки, я жду.
Их маленький пузырь веселья лопается, они теряют интерес и уходят. Я стою там, ожидая, чувствуя себя так, словно охраняю могилы и кости, как будто в данный момент – это моя единственная работа. К счастью, они перепрыгивают через низкую ограду и направляются в город.
Я делаю глубокий вдох. И тут я понимаю, что за нами шел пожилой паломник. Когда
