Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
День девятнадцатый
Мы идем по глинистой тропе, петляющей мимо рядов вспаханной земли. На полях нет посевов. Ветер поднимает в воздух мелкие частицы песка и глины. Это все равно что идти сквозь тонкий красный туман.
Я иду вместе с епископальным священником из Северной Каролины. Это спокойный и вдумчивый человек – неплохие качества для служителя церкви. Он рассказывает мне о своем приходе и о том, что, хоть скучает по нему, хорошо побыть вдали.
«Могу я задать вам вопрос?»
На мгновение я чувствую себя глупо. Человек в отпуске, а я прошу его поработать. Но он поощрительно улыбается. Это одна из самых теплых улыбок, которые я когда-либо видел: ласковая и медленная, она расползается по его лицу и бороде, пока не разглаживаются даже тонкие морщинки вокруг глаз.
«Конечно».
«Почему на свете существует страдание?»
Улыбка слегка угасает, и он изучает меня. Выражение лица у него доброе.
«Возможно, вам стоит быть более конкретным», – наконец говорит он.
«Я думаю о своем отце, – говорю я. – Я могу смириться с тем, что он должен был умереть. Это часть жизни. Чего я не могу понять, так это его мучений от рака. Почему его тело должно было распасться при жизни? Никто, ни один человек не заслуживает так страдать».
Ветер снова усиливается. Я ощущаю на губах привкус глины и прищуриваюсь.
«Вопрос о страдании, – говорит он, и его южный акцент усиливается на фоне ветра, – это извечный вопрос. В книге Иова вопрошается о том же. Вы читали “Братьев Карамазовых”?»
Я утвердительно киваю головой.
«Достоевский спрашивает: если Господь всеблаг, то почему существует страдание? – он оглаживает рукой бороду. – За неделю до моего отъезда в Испанию я присутствовал на похоронах молодого человека, который только что окончил среднюю школу. У него была вся жизнь впереди. Он погиб в автомобильной катастрофе. Что я должен был сказать его семье? Как я должен был их утешить?»
Чуть дальше Лоик смеется с двумя малолетними сыновьями священника.
«По правде говоря, – продолжает священник, – я не уверен, что у кого-то есть правильный ответ. Так что, возможно, вам нужно задать другой вопрос».
«Какой именно?»
«Ну, вы могли бы попробовать спросить почему. Почему я? Почему сейчас? Почему здесь? Почему это происходит? Но я не верю, что вы найдете то, что ищете. Задайте другой вопрос: что дальше? Теперь, когда это произошло, что мне делать?»
Ветер завывает над бесплодными полями.
«Люди обладают удивительной стойкостью, способностью переносить худшие испытания, которые только можно вообразить, – голод, геноцид, любые тяготы, и все равно они выживают. Не только выживают, но иногда и процветают. Как? Как им это удается? Я бы рискнул предположить, что это происходит не потому, что они сосредоточиваются на вопросе “почему?”, а потому, что продолжают жить, вопрошая “что дальше?” Возможно, и вам стоит попробовать».
Он отхлебывает из своей бутылки.
Мой отец умер.
Что дальше?
Он страдал в одиночестве, а я ничего не делал.
Что дальше?
Глазами ребенка я посмотрел на своего отца и увидел того, кого стоило бояться. Глазами взрослого человека я увидел в нем человека, который страдал. Глазами сына я наблюдал, как он умирал.
Что дальше?
Я не знаю ответа, но каждый раз, когда я задаюсь этим вопросом, мне становится немного легче. Я не могу изменить того, что произошло, но что я буду с этим делать? Я знаю, что ответ зависит от меня.
Он ждет, когда я скажу что-нибудь.
«Я чувствовал себя таким беспомощным после его смерти, – говорю я. – Я хотел что-то решить, исправить ошибки – как его, так и свои, – но я не мог. Но, может быть, я сумею выбрать то, что проистекает из этого».
Он широко улыбается: «Возможно, вы уже сделали это».
Мы добираемся до приюта во Фромисте как раз в тот момент, когда солнце опускается за крыши деревни. Hospitalero замечает, что я заглядываю в пустые шкафы, и спрашивает, что я делаю. Когда я поясняю, что ищу одеяла, он спрашивает, что случилось с моим спальным мешком.
«У меня его нет», – говорю я.
«Нет спального мешка? – он хлопает себя по лбу. – Вы с ума сошли?»
Он подзывает какого-то человека из кухни, и они быстро говорят между собой по-испански, оглядываясь на меня и смеясь. «Вы вообще понимаете, куда идете? – спрашивает hospitalero высоким голосом. – В горы. Горы! Будет холодно. В приютах нет одеял, – он погрозил пальцем. – Вам будет очень холодно».
Я пожимаю плечами и ухожу.
«Подождите, – кричит он. – Вам что – все равно?»
Я спускаюсь по лестнице, ничего не отвечая. Этот человек разговаривает со случайным паломником, который провел последние пару месяцев, мотаясь по миру без каких-либо планов или подходящего снаряжения. Все улаживается само собой.
Во Фромисте есть несколько церквей, что не удивляет никого на Камино. Не имеет значения, найдется ли в деревне хоть пара коров, десять кур и три жителя. Там есть церковь. В некоторых их две или три, в то время как в каждом городе, кажется, есть собор.
В одной из них я нахожу Лоика, сидящего на задней скамье во время вечерней мессы, и присоединяюсь к нему. Несколько стариков и женщин внимают священнику, который стоит у алтаря, быстро читает, делая паузы, пока прихожане бормочут в унисон, затем снова читает. Это совсем не похоже на падре, который готовил чесночный суп. Когда мы выходим, Лоик молчит.
«Ты ведь будешь скучать по всему этому?» – спрашиваю я. Вчера он узнал, что ему нужно вернуться на работу. Сегодня его последний день на Камино.
Он улыбается, выглядя усталым. Складки у него под глазами становятся глубже.
«Пошли, – продолжаю я, – нам нужно найти бар, распить бутылочку вина».
«Да, да, конечно, – говорит он, затем улыбается. – Я горжусь тобой. Теперь ты мыслишь как француз».
Ночью, после пары бутылок вина, я лежу в спальном мешке, любезно предоставленном паломником, который решил остановиться в хостеле с чистыми простынями, одеялами и горячей водой. Лоик тихо похрапывает на соседней койке. Завтра, пока я буду идти на запад, он сядет на автобус до Бургоса, а затем на поезд до Парижа. Я буду скучать по нему. Очень. Я думаю обо всех встреченных людях, о пройденных вместе милях, об опыте, которым мы делились друг с другом, – а теперь все они ушли.
Дайте человеку несколько волнистых линий или набор точек, и он разглядит в этом узор.
Естественная попытка разобраться в случайности. Когда я оглядываюсь назад на
