Сестра милосердия - Мария Воронова

Что ж, товарищ Катерина, проповедующая свободу женщины в том числе и от быта, осталась бы ею довольна. Она даже могла бы водить сюда экскурсии.

Армейский порядок, на пружинном матрасе идеально ровная постель. В углу — простейшая деревянная табуретка. Немного чужеродным телом смотрится комод, который подарила Ксения Михайловна. Очень красивый, резной, Элеонора всегда чувствовала умиротворение, когда протирала пыль в его завитушках. Роль оконных занавесок у нее исполняли художественно вырезанные газеты.

Но в этой комнате не было никаких безделушек, никаких памятных вещиц, которые так же необходимы, чтобы передать атмосферу дома, как слова нужны, чтобы выразить мысль.

Крохотный островок уюта — салфетка на подушке, которую она связала из просроченного шовного материала. Его следовало выкинуть, и Элеонора чувствовала себя немного преступницей, оттого что употребила эти нитки в личных целях.

Единственное, что Элеоноре нравилось в своей комнате, это пол. Простой паркет елочкой, его следовало натирать мастикой, но она не умела, да и мастики было днем с огнем не достать. Приходилось мыть, как бы забывая, что это вредно для паркета.

Но влажный пол так сказочно, так тепло пах деревом, совсем как в танцевальном классе Смольного. Воспитанницам перед занятием давали специальные лейки, из которых они брызгали на пол, чтобы он не был скользким.

Вспомнив то, что никогда не вернется, она тяжело вздохнула. Все кончено. Белая армия разбита. Элеоноре нужно было или погибнуть, или отступить вместе со своими, принять горечь поражения. А она почему-то оказалась среди победителей, причем, кажется, выглядит чуть ли не героиней.

Тут она подумала про Архангельских. Им сейчас в тысячу раз тяжелее, поражение Юденича означает для них вечную разлуку с Лизой. Или нет? Возможно, теперь Петр Иванович образумится и они эмигрируют?

Нужно навестить их как можно скорее. Элеонора нахмурилась, вспоминая, какой сегодня день недели. Время, проведенное на передовой, слилось в единый пласт, а сколько его на самом деле прошло — сутки, двое?

В коммунальной квартире свои, очень строгие законы, будь ты хоть трижды герой войны, занять ванную не в полагающиеся тебе часы нечего и думать. Придется идти в баню, подумала Элеонора, содрогаясь. Она брезговала, очень стеснялась мыться в обществе посторонних женщин, но другого выхода нет. Не ходить же чумазой.

Как бы ни было тяжело и безнадежно, все равно надо жить и следить за собой. Нельзя распускаться.

Она только закончила ругаться с главной сестрой по поводу перевязочного материала и все еще злилась, когда в операционный блок пришли Шура Довгалюк с Калининым. По инерции она рявкнула: «Что вам угодно?» — но сразу взяла себя в руки и извинилась.

— Ничего-ничего! Такой кавардак кругом, я понимаю. Слушай, Львова, тут такое дело… — Шура задумчиво подергал поясок от халата. — С тобой хотят поговорить иностранные корреспонденты.

— Как это? — сердце нехорошо екнуло.

— Ну, насчет твоего подвига. Когда ты с ранеными осталась.

— Помилуйте, Шура, разве это подвиг? Обычный рабочий момент.

— Вот об этом рабочем моменте и поговоришь с иностранными корреспондентами. Это очень важно сейчас, пойми! Нужно, чтобы мир узнал, что в нашем молодом государстве живут прекрасные люди.

Элеонора отмахнулась:

— Ах, Шура! У вас множество прекрасных людей и помимо меня.

— Элеонора Сергеевна! — Калинин скосил глаза и шумно задышал, изображая галантность. — Прекраснее вас нету!

— Николай Владимирович! Зачем только вы рассказали! Я совсем не хочу известности. И встреч с газетчиками тоже не хочу. Я простая сестра милосердия, и не надо пытаться делать из меня что-то большее.

Калинин с Шурой наперебой заговорили, что именно образ самоотверженной сестры милосердия сейчас необходим для укрепления репутации страны и ее мирового признания. Кроме того, сейчас в голодном городе активно работает Красный Крест, а они там любят такие трогательные истории. Мужчины несли страшную пропагандистскую чушь, и Элеонора поняла, что шансов нет. Раз решено швырнуть ее на алтарь, то швырнут, чего бы это ни стоило.

Заручившись ее согласием, Шура сказал, что завтра ей следует явиться в кабинет директора Клинического института, где и состоится встреча.

Сначала Элеонору удивил подобный официоз — почему корреспондент не может взять у нее интервью просто на рабочем месте, — а потом она подумала, что это очень хорошо.

Частная встреча вызвала бы много толков, вплоть до обвинений в связи с иностранными шпионами.

В назначенное время она прибыла к Шварцвальду. На столь ответственную встречу Элеонора оделась, как всегда, скромно, просто и аккуратно до пуританства. Ее скудный гардероб состоял из двух перешитых юбок Ксении Михайловны, черной и темно-серой, и нескольких строгих блузок из того же источника. Те вещи, в которых она прибыла с фронта, носить было нельзя, а надевать платье, подаренное подружкой Воинова, Элеонора брезговала. Хотя почему-то не удосужилась обменять его на толкучке на пару сухарей. Когда Архангельских выгнали из дома, Ксения Михайловна сохранила ее форму смолянки, жакетик и зимние ботиночки. Форму можно было перешить, но Элеонора решила сохранить ее на память, завернула платье и пелеринку в вощеную бумагу и убрала в нижний ящик комода.

Сейчас многие женщины, в том числе благородные дамы, подстриглись, но Элеонора держалась, несмотря на трудности с водой и мылом. Ей хватило того года, когда она вынужденно ходила с короткими волосами после тифа. Сейчас еще волосы не вернулись к прежнему состоянию, но уже отросли настолько, что она могла убирать их в гладкую прическу с узлом на затылке.

Мельком взглянув в большое зеркало в гардеробе, Элеонора убедилась, что больше всего похожа на классную даму, и направилась хорошо знакомой дорогой в кабинет Шварцвальда. Пришлось напомнить себе, что она тут по делу и некогда предаваться воспоминаниям юности.

Как бы безупречно она ни выглядела, руки всегда ее подводили. Во время операций приходилось несколько раз в день обрабатывать ногти раствором йода, кончики пальцев оставались желтыми, и несведущие люди могли подумать бог знает что. Поэтому у нее появилась привычка складывать руки в замок.

В кабинете было сизо от папиросного дыма, все галдели, и это ничуть не походило на официальную встречу, как представлялось ей в воображении.

Шварцвальд приветствовал ее с такой теплотой, будто был под хмельком, Катерина вскочила, не выпуская из пальцев папиросы, обняла ее и стала вещать, какая Элеонора прекрасная сестра, мол, только благодаря ее усилиям Катерина сейчас стоит на обеих ногах.

Элеонора только успевала улыбаться, когда ей представляли американского журналиста, рыжего молодого человека с тяжеловатой челюстью и быстрыми глазами, двух представителей Красного Креста, степенных и холеных господ, и неприметную личность в потертой кожанке. Судя по тусклому взгляду, личность была из ЧК.

Она поняла, что эти люди собрались вовсе не ради нее, у них множество тем для обсуждения, а ее позвали в качестве своеобразного антракта. Что ж, тем лучше.

Очень хотелось поговорить по-английски, она давно не практиковалась в языках, но лучше не дразнить чекиста.

— Скажите, почему вы остались с ранеными бойцами? — спросил журналист с сильным акцентом.

Элеонора заранее продумала свои ответы и собиралась сказать, что таков ее долг. Но теперь вдруг замялась, глядя на этого американского парня. В его живом взгляде ей почудилась фальшь и пустое любопытство.

Сейчас она произнесет заготовленную фразу, газетчик обработает ее ответы в пафосном духе, как они это умеют, и она превратится в героиню. О ней напишут в прессе, возможно, она даже станет сенсацией, обыватели любят такие трогательные истории. Не исключено, это станет для нее своего рода охранной грамотой… Но какой ценой ей достанутся эти почести?

— Боюсь, у вас недостоверная информация, — сказала она с улыбкой, — я тоже слышала о себе эту историю, будто я осталась с умирающими, когда Красная армия оставила Царское Село. Но это всего лишь романтическая сказка. Такого не было и быть не могло. Русские солдаты никогда не оставляют своих раненых. Никогда.

— Но я слышал…

— Послушайте, мне самой неприятно, что обо мне ходят такие слухи! — быстро перебила Элеонора. Не хватало еще, чтобы американец назвал в качестве информатора Калинина или Довгалюка. — Я действительно выезжала на передовую и оказывала помощь бойцам. Но это все.

В гардеробе ее догнала Катерина и по-свойски взяла под руку. Элеоноре была очень неприятна такая бесцеремонность, она быстро убрала руку под предлогом, что ей нужно надеть пальто. Но Катерина не унималась.

— Я пройдусь с тобой немного, а то не могу уже слушать! — весело сказала она. — Надоела до чертиков эта мужская манера вести дела — десять раз повторять одно и то же, когда все давно понятно! И эти люди называют женщин болтушками…