Сестра милосердия - Мария Воронова

— Зачем же вы все время противопоставляете мужчин и женщин, если боретесь за равноправие полов? — сухо спросила Элеонора в надежде, что Катерина разозлится и уйдет.

Но та только засмеялась, накинула пальто и вышла с Элеонорой на улицу.

— Ты молодец, молодец! Мы-то, дураки, не сообразили сразу… А ведь еще неизвестно, как бы они дело повернули. То ли тебя бы прославляли, а то ли Красную армию обгадили бы. Хотя… — Катя помолчала, пристраиваясь к быстрому шагу Элеоноры. — Может, лучше бы правду сказать. Маленькая ложь рождает потом грандиозные мифы.

Элеонора пожала плечами. Менее целеустремленный человек давно бы понял, что с ним не хотят общаться, но только не Катерина.

— Послушай, товарищ Львова, — сказала она напористо, — мы с тобой могли бы стать настоящими друзьями!

И снова взяла ее под руку. Эти фабричные манеры оскорбляли Элеонору, вызывая в душе ощущение пошлости. И Элеонора грубо, неожиданно для самой себя, вдруг заявила:

— Простите, но то, что у нас был общий любовник, еще не делает нас подругами.

— Ах, вот ты о чем! Ну прости, я же не знала.

— Что вы, я ни в чем вас не обвиняю.

— И то дело! Слушай, что мы будем ссориться из-за мужчины. Он не мучается, поверь, так мы почему должны? Было и было, подумаешь…

Элеонора отвернулась и ускорила шаг, чтобы скрыть смущение. В душе поднялась волна жгучего стыда.

— Нет, правда, — продолжала Катерина как ни в чем не бывало, — почему такая разница? Что для мужчины всего лишь ночь удовольствия, для женщины — разрушенная жизнь? Так не должно быть и не будет больше. Женщина так же свободна в своих желаниях, как и мужчина.

— Не буду с вами спорить.

— Правда, не сердись! Это было глупо с моей стороны, но…

— Товарищ Катерина! Я ни при каких обстоятельствах, никогда больше не хочу говорить с вами о Ланском. Пусть каждая из нас оставит воспоминания о нем при себе.

— А, так даже лучше! Что говорить, действительно… Просто даже глупо!

Катерина засмеялась, а Элеонора вдруг вспомнила про ее ранение, смутилась и замедлила шаг. Кажется, она становится слишком черствой…

— Я что хочу сказать, ты работаешь за пятерых, жизни не жалеешь. По делам — настоящая коммунистка, а все как-то наособицу. Почему так?

— Я выполняю свой долг, что еще вы от меня хотите?

— Долг — это хорошо, но ты будто заживо себя хоронишь. Зачем? Жить надо, товарищ Львова! В полный рост жить, сколько сил хватает! Сейчас время огневое, может, раз в миллион лет выпадает такое время.

Элеонора молчала. Что товарищ Катерина понимает под жизнью в полный рост? Партийные интриги? Распущенность, которую она почитает за женскую свободу? Но потакать своим желаниям — это совсем не свобода…

Любая другая женщина давно бы поняла, что с ней не расположены разговаривать, но для Катерины молчание Элеоноры не создавало ни малейшей неловкости.

— Думаешь, я не мечтала о счастье? Тоже хотела, чтобы муж, кружевные зонтики, дача летом, прелестные малютки и прочее…

Катерина расхохоталась, и Элеоноре вдруг послышалась настоящая боль в этом смехе. Она остановилась и осторожно взглянула в лицо собеседнице.

— Да, в юности я была не оригинальна в своих мечтах. Но вот не вышло! Я тебе, может, потом расскажу, почему. Мне дорога была либо в петлю, либо на улицу. А я к большевикам пошла и не пропала. И ты не пропадешь.

В обычно мрачных глазах Катерины вдруг промелькнуло что-то похожее на обычное человеческое участие. Элеоноре стало неловко, она знала, как мучительно для таких замкнутых людей, как они с Катериной, хоть чуть-чуть приоткрыть душу другому человеку, и не хотела, чтобы парторг потом жалела о своем порыве.

— Простите меня, но мы не можем быть друзьями, — сказала она как можно мягче, — я понимаю, что вы благодарны мне за помощь в лечении вашей раны и чувствуете себя виноватой, что… в общем, за Алексея. Поверьте, вы ни в чем не виноваты передо мной. Совершенно ни в чем, я не была представлена вам ни женой, ни невестой Ланского, следовательно, никаких обязательств. И в госпитале тоже… Я отнеслась бы так к любому человеку с такой раной, как у вас. Никакого личного отношения у меня не было, так что и у вас нет повода для симпатии ко мне. Я восхищаюсь вашей стойкостью, с какой вы перенесли болезнь, но мы слишком разные, чтобы дружить. Еще раз простите и не сердитесь на меня.

— Да я не сержусь! — Катерина вдруг крепко, порывисто, совсем по-мужски пожала ей руку. — Ты знаешь что? Ты же умный человек, так оглядись вокруг и подумай. Крепко подумай!

Если бы вдруг Элеонора и решила внять совету парторга, вокруг не происходило ничего, что заставило бы ее изменить свое мнение о большевиках. Несмотря на убедительную победу над Юденичем и некоторое улучшение снабжения, репрессии продолжались, как прежде. Аристократы жили, как под дамокловым мечом, каждую ночь ожидая визита чекистов. Те, кому посчастливилось поступить на службу, боялись увольнения, а другие, прекрасно образованные, умнейшие люди, безуспешно обивали пороги учреждений. На этом фоне благополучие Шварцвальдов выглядело почти неприлично.

Поэтому, получив приглашение к ним на ужин, Ксения Михайловна решила сказаться больной.

— Я очень люблю сестру милосердия Сашу Титову, благодаря которой мы не пропали на улице, но я совершенно не выношу новоиспеченную баронессу Шварцвальд! — заявила она.

Петр Иванович с Элеонорой пытались воззвать к ее лучшим чувствам, но безуспешно. После небольшой дискуссии тетушка неожиданно сказала, что во всем виноват сам барон. Нечего, мол, было жениться. Прекрасно жили любовниками, даже прижили двоих детей, нужно было продолжать в том же духе, а не ставить себя в ложное положение.

В ответ на Элеонорино «тетушка, но они же так любят друг друга» Ксения Михайловна саркастически усмехнулась: мол, эта любовь неспроста.

Оказывается, Шварцвальд совсем молодым женился на прелестной девушке своего круга. Женился по любви, но не прошло и года, как молодая жена, будучи в интересном положении, покончила с собой. Вероятнее всего, у нее было психическое заболевание, но кто знает…

— Бедный барон, пережить такое, — воскликнула Элеонора. От мысли, что творилось в душе Шварцвальда, у нее закружилась голова.

— Вот его и потянуло на крепких пролетарских женщин, — ядовито заметила Ксения Михайловна, — а потом, после этого ужасного случая как ему было искать себе новую жену в свете? Да, родовит, да, богат и хорош собой, и вроде бы его вины никакой нет в том, что жена наложила на себя руки. Об этом сразу перестали говорить и принимали его как ни в чем не бывало, и он считался завидным женихом… для других невест. Я к нему благоволила, но если бы ему взбрело в голову посвататься к моей дочери… Тут бы я сразу подумала, что нет дыма без огня, и это вообще очень темная история… Словом, ты понимаешь. Поэтому я полагаю, что Саша не столько от большой любви, сколько от безысходности.

Тут тетушка спохватилась, что Элеонора — барышня и ей слушать такие рассуждения не полагается.

— Прости, дорогая, но тебе пришлось столько пережить, что ты кажешься мне совсем взрослой, — Ксения Михайловна обняла племянницу.

В назначенный день Петр Иванович с племянницей прибыли к Шварцвальдам. Услышав о болезни Ксении Михайловны, Саша как-то очень недобро усмехнулась.

— Ну что ж, дело ваше, — сказала она холодно, но Элеоноре, кажется, обрадовалась.

Когда вошли в гостиную, стало видно, что Саша ждет ребенка, и Элеонора почувствовала прилив нежности к подруге. Как она отважилась на такое во время голода и разрухи? Шварцвальд, хоть занимал высокий пост, не пользовался особыми привилегиями, семья голодала, как и все другие семьи. Несмотря на округлившуюся талию и припухшие губы, Саша выглядела изможденной и почти прозрачной, ее прекрасные волосы посеклись.

Ничего удивительного, что ей тяжело выполнять обязанности хозяйки, и Шварцвальд мог бы поумерить свое гостеприимство, желчно подумала Элеонора, глядя, как отрешенно Саша приглашает их в столовую, где накрывает поистине царский ужин: пшенная каша с селедкой и хлеб.

Кроме них, гостей не было. Не было даже детей, они пошли на какое-то собрание в школу.

Элеонора принялась за еду, гадая, зачем их все же пригласили. Шварцвальд сказал, важное дело, но вел ни к чему не обязывающий разговор, который быстро съехал на политическую тему.

В очередной раз предложил ей перейти к нему в институт, а если уж она категорически против, то, по крайней мере, активнее включаться в общественную жизнь.

Элеонора только вежливо улыбалась в ответ, пока на выручку ей не пришел Петр Иванович:

— Оставьте эту агитацию, — заметил он добродушно, — ведь, в сущности, ваша революция, несмотря на свои пафосные лозунги, есть не что иное, как триумф зависти. А зависть, как известно, самое бесплодное чувство, которое приносит только разрушение и в душу человека, и во внешний мир. Поэтому мы предпочитаем держаться подальше от вашей государственной машины.