Один год в Израиле - Инна Кинзбурская

Кто откажется от такого комфорта? Тем более, что кто из нас грешит прекрасным здоровьем? И к тому же -- доктора, которого в Союзе называли както не очень эстетично, словно милиционера: участковый, здесь именуют любовно и интимно: семейный врач.

Измотанная скоропалительными сборами, дорогой и устройством, я пришла на прием к нашему семейному врачу. Его звали доктор Рубинштайн, и он говорил по-русски. Он сидел за своим столом, кругленький и лысоватый, брезгливо оттопырив нижнюю губу и потирая друг о друга небольшие кругленькие ручки.

-- Что вы хотите? -- спросил он меня, выдержав достаточно длинную паузу.

Но мне уже ничего не хотелось. Муж, зная мой характер и предвидя возможные осложнения, зашел со мной в кабинет. Он-то и ответил:

-- Ей нужно обследоваться.

-- Ax, -- сказал наш семейный доктор, еще больше выпятив нижнюю губу, -- вы все русские, чтоб вы мне все были здоровы, все хотите обследоваться. А израильтяне не могут из-за этого лечиться.

-- А вы -- израильтянин?

-- Я здесь семнадцать лет.

Все-таки он дал мне направление на кардиограмму. Но я была и в больничных делах сущей невеждой, не знала здешних порядков. Я зашла к медсестре, как и полагалось, ровно в восемь утра и подала направление, которое выписал мне вчера доктор, сидящий в кабинете рядом.

-- Паспорт, -- потребовала у меня медсестра.

-- Зачем? -- я не взяла паспорта.

Сестра гневно взглянула на меня, ничего не сказала больше и вышла в кабинет доктора Рубинштайна -- туда ведет дверь из ее комнаты. Они громко и бурно говорили на иврите, которого я еще совсем не понимала. Не глядя на меня, из другой комнаты, наш семейный доктор произнес:

-- Я вам всем, русским, русским языком говорил, что, когда вы идете в поликлинику даже только поздороваться с доктором, все равно берите с собой паспорт.

Я вышла в коридор. Я больше не хожу к врачу. Мы привезли с собой много разных советских таблеток, потом нам прислали еще. Пока -- слава Богу.

Может быть, нам просто не повезло с семейным врачом. Я знаю, что могу отказаться от доктора Рубинштайна и выбрать себе другого семейного врача. Говорят, есть внимательные. Может быть, когда-нибудь я так и сделаю.

...Я слышу по русскоязычной радиостанции (идет беседа со слушателями), рассказывает какая-то женщина:

-- Муж болен, тяжело болен. Он упал на улице, его увезли в больницу, а на следующий день выписали -- больного, без денег, чтобы доехать домой, не позвонив мне, жене, чтобы я за ним приехала. Он мог опять упасть на улице. Это поступок врача? Это соответствует нормам гуманности?

-- Нет, конечно, если говорить о гуманности, -- соглашается с несчастной женщиной журналист-комментатор, -- но врач поступил по инструкции, он поступил в соответствии с законом. И судить его не за что.

Увы... увы... Нет для широкой публики всемогущей и гуманной медицины, хотя каждый исправно платит свои шекели в больничную кассу. Есть очереди в поликлиниках, антибиотики и аспирин -- только под другим названием -- на все случаи жизни. И домой к тебе врач не придет, даже если у тебя температура сорок, а если придет, плати отдельно, а уж если скорая потребуется, выписывай чек на солидную сумму. Скорая помощь здесь служба отдельная, до? рогая, дешевле вызвать такси.

...Людям скверно. И они слушают Марка. Неважно, что он тоже олим и тоже приехал оттуда, может, даже лучше, что он -- оттуда. Издалека кажется, что тамошнее было лучше.

-- На черта тебе нужна была вся эта мистика? -- спрашиваю я Марка, когда идем домой.

-- Почему мистика? -- обижается Марк.

-- Ты многое можешь, вот и говори об этом, делай это. Зачем напускать туман?

-- Людям нужен туман. -- Наверное, он лучше разбирается в том, что людям нужно.

Марк верит в свое чародейство. Может быть, мы просто недооцениваем Марка, и чародейство существует в самом деле. Он поставил на ноги девочку, маленькую десятилетнюю сабру, которую врачи считали обреченной на непод? вижность. Ее лечили в больнице и отказались продолжать лечение -- безнадежно. Марк творил этого ребенка, каждый день оставляя в нем немалую частицу самого себя. После каждого сеанса он заглядывал по дороге к нам, усталый и выпотрошенный, опускался на стул. Ему наливали то стопку водки, то чашку кофе -- что хотел.

-- Ну, как? -- я всегда спрашивала о девочке, мне так хотелось, чтобы она выздоровела.

-- Сегодня подняла руку.

-- Ну, как?

-- Подняла ножку... Встала... Держится за стенку... Открыла мне дверь... Сегодня она танцевала со мной. Понимаешь, прихожу, а мама говорит, что Тамар ждет меня, она хочет со мной танцевать. Конечно, еще слабенькая. Надо тренировать мышцы....

-- Ну, как?

-- Пошла в школу...

-- Слушай, они заплатили тебе нормально? -- спросила я, наслышанная об обещании золотых гор Марку, если вылечит девочку.

-- Как же, -- усмехнулся Марк. -- Даже не доплатили то, что положено за сеансы, как договаривались. А обещали -- написать в газету и на телевидение и сверх того еще полторы тысячи. И кабинет открыть...

-- Да плюнь ты на родителей. Ты же знаешь, что это за люди. Из тех, кто за двадцать лет здесь разбогател. Они удавятся за шекель.

-- Но отец клялся мне здоровьем собственного ребенка.

-- Вот видишь, для них нет ничего святого. Плюнь на них. Вылечил девочку -радуйся. Там, -- я показываю рукой на небеса, -- тебе зачтется.

Он рад за девочку. Он вложил в нее все, что мог, и дай Бог ей здоровья. Но ему так хотелось немного славы. И денег. Деньги -- это возможность открыть свой кабинет, а не мотаться в любую даль в любую погоду -- куда позовут. И без машины. На машину денег тоже нет. Все-таки уже не мальчик. Он хочет нормально работать. Когда работаешь, жизнь кажется не такой уж мрачной.

Хуже всего, когда вдруг исчезают клиенты. Пойдет дождь или подует ветер, клиенты пропадают. Они ленивы и боятся плохой погоды, хотя Марк готов тащиться, куда угодно, куда скажут. Это тяжко, если его не зовут, тогда он понуро сидит в плетеном хозяйском кресле и говорит сам себе:

-- Не может быть.

Когда мы приходим, он нам говорит то же самое.

-- Я все думаю: не может быть, чтобы люди не шли ко мне, если я могу им помочь.

Конечно, он не всех ставит на ноги с первого раза и вообще -- не всех. Но кто поставит на ноги тяжело больного в один присест? И -- или нет безнадежно больных?

А потом вдруг кто-то звонит и на иврите просит доктора Марка приехать. У жены болит голова, ничего не помогает. Марк подхватывается, мрачность с лица исчезает. Через час возвращается, в руке полсотни.

-- Помог?

-- А как же! -- он доволен. -- Женщина готова была биться головой о стенку.

-- Чем лечил?

-- Всем. Болевые точки. Энергия.

Рита усмехается. Она не верит в чародейство своего мужа. Поистине нет великого человека для его жены. Рите не нравится, что Марк мотается по городам и весям.

-- Если я буду сидеть дома около тебя, мы сдохнем с голоду.

-- Делай себе потихоньку массаж. Массажем тоже можно заработать на жизнь.

Но почему только массаж, если он владеет энергией солнца?

-- Вот видишь, -- жалуется Марк, -- не верит. А заболеет кто-нибудь из детей -- "иди лечи". И воспринимает, как должное, когда у ребенка проходит насморк. А у Анютки (это их внучка) судороги были. Кто-то ее сглазил. Я же ее спас.

-- Да, -- кивает головой Рита. С Анюткой было. Но -- верит, не верит, деньги у Марка она берет, без них было бы совсем туго. До пенсии обоим далеко, а у нее работы -- всего два подъезда, и те достались по блату. Протекция, даже в таком деле, как мытье подъездов, в Израиле необходима.

Рита женщина худощавая, энергичная, грубоватая. Она выдает суждения в момент с решительностью человека, много лет проработавшего с маленькими детьми. Дети не ждут, пока ты обдумаешь, что сказать, они нетерпеливы. А может, Рита такой уродилась -- решительной и скорой на язык. Ей ничего не стоит в сердцах сказать непристойное слово, если нет ничего более весомого и конкретного, а сказать все равно хочется, для нее это просто необходимо, она произносит:

-- Ну, ты даешь... А иногда наоборот:

-- Ишь какая -- порядочная.

Но вообще-то она все подмечает. Это уже, наверное, чисто женское: все подмечать.

-- Посмотри, -- говорю я, -- только олимы тащат сумки. Только олимов можно увидеть на улицах с полными сумками. Местных почти не видно. Как-то неловко за олимов -- никак не могут наесться.

-- Хм... -- удивляется Рита моей наивности и пожимает плечами. -- Ты что, не видела, как они в супере покупают продукты? По три полных телеги -- и в машину. А мы прем сумки в руках.

В самом деле, я видела. Я вижу это всякий раз, когда бываю в супере. Я стою в очереди в кассу, передо мной только одна женщина, но ее обслуживают долго-долго. Она вынимает из тележек на колесах бесконечные коробочки, пакеты, бутылки. После такой покупательницы мне неловко подходить к кассе с буханкой хлеба и пакетом молока.

-- ...Твари, -- говорит Рита, -- что делают! -- Это она уже по другому поводу. Второй месяц не выдают чек на деньги, что положены им, как безработным. Она исправно ходит за чеком в Сохнут, там ничего не объясняют, говорят, чтобы пришла завтра или послезавтра, может быть, чек уже придет.