Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Мальчики практически одичали, прожив эти годы во Франции, отчасти потому, что Женнихен не могла справиться с ними в одиночку. Лонге часто оставался в Париже на ночь, а когда возвращался утром, сразу отправлялся спать {43}. Малыш Марсель получил прозвище Пар или Парнелл — в честь ирландского депутата — потому что постоянно кричал {44}. Эдгара прозвали Вульф, поскольку в полтора года застали поедающим сырую печенку, которую он принял за шоколад {45}. А Джонни был их главарем, смышленым мальчишкой, который, по словам Маркса, стал непослушным от скуки {46}. Гарри так и не показывал признаков полноценного развития.

В июле в Аржантей приехали Тусси и Ленхен — кавалерия спешила на помощь, отчасти Марксу, отчасти Женнихен.

Тусси буквально расцвела в интеллектуальном смысле. В этом месяце она выступала для Общества любителей Роберта Браунинга в Университетском колледже, и все прошло настолько успешно, что одна из светских львиц собиралась представить Тусси лично Браунингу, чтобы она почитала ему его же собственные стихи. Кроме того, она была приглашена на вечер к леди Уайлд. Тусси рассказывала Женнихен: «Она — мать этого пухлого и противного молодого человека, Оскара Уайлда, который стал «доктором богословия задницы» в Америке» {47}.

Несмотря на все неприятности, Женнихен доставляло удовольствие слушать рассказы младшей сестры о ее бурной и интересной жизни.

«Я поздравляю тебя от всей души и радуюсь, думая, что хотя бы одна из нас не проведет свою жизнь над ночными горшками» {48}.

Теперь свободная женщина, Тусси окрепла и физически. Не было никаких признаков недомогания, нервы ее совершенно успокоились. Счастливая, словно дитя, она приехала в Аржантей, полная энергии и желания помочь своей сестре.

Теперь даже Марксу было понятно, что Женнихен снова беременна, и он начал волноваться за нее и вникать в ее проблемы. Он узнал, что арендатор преследует ее за долги, а у самой Женнихен неладно со здоровьем. Маркс хотел, чтобы Тусси забрала с собой в Лондон Джонни, чтобы хоть как-то облегчить жизнь старшей дочери, но Лонге не желал, чтобы его сын пропускал лето на побережье в Нормандии. Маркс писал Энгельсу: «Лонге наплевать, что это передышка для Женнихен — и хорошо для ребенка. Мсье Лонге сам ничего не делает для ребенка, его «любовь» заключается в том, чтобы не выпускать его из виду в те редкие минуты, когда он сам находится в пределах видимости — поскольку в Аржантее он преимущественно спит, а потом, в 5 вечера снова уезжает в Париж» {49}.

Несмотря на возражения Лонге, Маркс победил. В августе Ленхен и Тусси увезли Джонни в Лондон {50}. Вскоре после этого уехал и Маркс — они вместе с Лаурой отправились в Швейцарию, ненадолго, чтобы полечиться. Лаура и Лафарг в этом году переехали в Париж, после того как Поль получил работу в страховой компании. Занимался он и политикой — его позиция представляла собой смесь тезисов и положений, которые он и его друг Жюль Гед считали «марксистскими». Тем не менее сам Маркс не хотел иметь с ними ничего общего, уверяя Лафарга: «Единственное, что можно утверждать с уверенностью — я не марксист» {51}.

Едва Лафарг вернулся во Францию, у него тут же появились враги, как политические, так и личные — вероятно, из-за его высокомерия. Часть его критических статей была написана столь неуважительным к оппоненту тоном, что пошли слухи, будто статьи за Поля писала Лаура. Лафарг отшучивался от обвинений — и продолжал вести себя так же заносчиво {52}. По его собственному мнению, он был учеником Маркса (тот в шутку называл его «большим оракулом» {53}), и одного этого было достаточно, чтобы он оказался в рядах первого эшелона социалистов. Проблема была лишь в том, что хотя Маркс и был публично связан с Коммуной, его идеи были почти неизвестны во Франции. Марксизм сам по себе не существовал — только в речах Лафарга.

Неудивительно, что бизнес Лафарга и его политическая жизнь были несовместимы. В том самом месяце, когда Маркс с Лаурой отправились в Швейцарию, он потерял работу {54}. Формальным поводом стало то, что компания объединилась с другой, но на самом деле работодатель был недоволен Лафаргом. В отсутствие работы и денег Лафарг — по семейной традиции — обратился за помощью к Энгельсу. Во все его письма к Генералу как бы случайно вплетены просьбы одолжить немного наличности, поскольку он «в чертовски трудных обстоятельствах» {55}.

5 сентября Лонге уехал из Аржантея в Нормандию с Вульфом и Гарри, оставив Женнихен с маленьким Паром. Она чувствовала облегчение. Один ребенок — и в доме воцарилась блаженная тишина. Более того, не было Лонге — не было и ссор {56}. Спокойствие длилось 11 дней. 16 сентября она родила девочку (ее принимал защитник Коммуны, доктор Дюрлен). Малышку назвали Женни {57}, и она была совершеннейшая Маркс: смуглая кожа и черные волосики.

Маркс и Лаура все еще находились в Швейцарии, когда до них дошла эта новость. Они сразу же вернулись в Париж, где нашли квартиру Лафарга в таком ужасающем беспорядке, что Лаура позднее писала Энгельсу: «Слова бессильны описать ту грязь и беспорядок, в котором я нашла мою квартиру… Утром мы уезжаем в Аржантей. Где Поль — бог его знает» {58}. Лафарг, которого Маркс теперь в шутку называл Сент-Пол — Святой Павел {59} — уехал вместе с Гедом выступать, а в результате полиция выписала ордер на их арест по обвинению в подстрекательстве к убийству, грабеже и поджигательстве {60}. Маркс и Лаура об этом не знали и потому возвращения Поля ждать не стали. Приехав в Аржантей, они нашли Женнихен по-прежнему в полном одиночестве. В очередной раз ставший отцом Лонге не вернулся домой до октября.

С Маркса было достаточно его зятьев. Лонге он ненавидел, Лафарга считал бесстыжим политиком. Особенно его раздражала манера Поля цитировать самого себя, при этом выдавая чужие мысли и идеи за свои собственные. Маркс буквально выплевывает свое презрение в письме к Энгельсу: «Лонге — прудонист, Лафарг — один из последних бакунистов! Черт бы их взял!» {61}

Первую годовщину смерти Женни Маркс встретил на острове Уайт, все еще пытаясь подлечиться. На Энгельса он оставил не только свою семью, но и всю свою переписку. В результате Энгельс как бы взял на себя «революционный бизнес». Но, даже свалив с себя это бремя, Маркс не обрел покоя — только ветер, только дождь, только тоска…

В середине декабря местный доктор запретил ему выходить из дома, и от семьи приходило совсем мало новостей {62}. Он был рад узнать, что, даже удалившись от дел, все равно остается идейным вдохновителем движения. Известный русский экономист в своей книге недавно упомянул «социалистов марксистской школы» {63}. Маркс на это сказал Лауре: «Нигде больше мой успех так не приятен мне; я чувствую удовлетворение от мысли, что разрушаю систему, которая, наравне с Англией, является символом и оплотом старого общества» {64}.