Власть предыстории - Игорь Узиельевич Ачильдиев

Скажем сразу, что ни одна из гипотез не бесспорна, имеет свои уязвимые стороны, а главное, не объясняет происхождения четырех особенностей речи, возникших в предыстории. Отечественная школа АСгенетики следует в этом вопросе за Ф. Энгельсом, который утверждал, что развитие труда способствовало сплочению наших предков, так как благодаря ему участились случаи взаимной поддержки и совместной деятельности. У формировавшихся людей появилась, тем самым потребность сказать что-то друг другу. А потребность создала и свой орган — преобразовалась гортань обезьяны[113]. Эта точка зрения, модифицированная в соответствии с современной терминологией, продолжает господствовать в нашей научной печати и по сию пору, она практически единственная[114].

Против «трудовой» гипотезы происхождения речи выдвинуты серьезные возражения. Еще А. А. Потебня отмечал, что «творческая мысль живописца, ваятеля, музыканта невыразима словом и совершается без него»[115]. То же следует сказать и о математическом мышлении. Вообще у речи и труда — разные корни. Речевое мышление не исчерпывает ни всех форм мысли, ни всех видов деятельности, это подметил еще Л. С. Выготский. Бюлер, на которого он ссылается, доказал, что инструментальное и техническое мышление, как и вся область так называемого практического интеллекта, не совпадает с речевым мышлением. Из этого Выготский сделал совершенно правильный вывод, что «генетические корни мышления и речи различны»[116].

Нет смысла подвергать здесь детальной критике «трудовую» гипотезу происхождения речи, остановимся лишь на том несомненном факте, что она никак не объясняет происхождение четырех ее особенностей, которые появились в период предыстории. В самом Деле, каким образом можно связать факт резкого и бурного развития словесно-звукового пласта речи с трудовой и орудийной деятельностью гоминид? Она, видимо, незначительно отличалась от такой же деятельности антропоидов, особенно на первых порах их дифференциации. Но даже и в поздних периодах развития палеолита — почему труд потребовал увеличения удельного веса словесно-звукового ряда в речи гоминид? Чем вызвано, что слово стало «главным менеджером» поведения людей и состояния их организма, оказывая тормозящее влияние на его психику, на мышечные потенции? Наконец, почему трудовая деятельность потребовала от речи такого свойства, как независимость слова от свойств предмета или обозначаемого им действия? Для обмена информацией о том, как делать рубило, не требовалось преимущественного развития словесно-звукового ряда речи, тут необходимо было иное — показ, как оно делается, то есть именно язык жестов и действий.

Существует, однако, гипотеза в отечественной АСгенетике, которая имеет шансы объяснить если не все, то многие аспекты человеческой речи, ее происхождения и становления. Разработана она профессором Б. Ф. Поршневым, который считал, что человек появляется на земле вместе с речью, то есть его приблизительная дата рождения — неолитическая революция, начавшаяся 40–35 тысяч лет назад и закончившаяся с появлением Человека разумного в его биологически сформированном виде. Остальных предков людей он относил к семейству троглодитид и считал, что они еще не были людьми[117], АСгенетику сводил к созданию достаточно аргументированной теории происхождения речи. Поэтому он утверждал, и не без оснований, что психика троглодитид отличается как от психики обезьян, так и от психики человека. Она есть нечто третье, особое и уникальное, возникшее в период предыстории. Именно ею должны объясняться этапы возникновения человеческой речи.

Первый этап, очевидно, должен был состоять в том, чтобы разрушить стадные формы управления, присущие миру обезьян. В нем первенство принадлежит вожаку-самцу, который венчает иерархию отношений в стаде. Значит, задача первого этапа развития психики троглодитид определяется как свержение власти самца, замена ее властью стада. Но с помощью чего она могла быть свергнута?

Поршнев видит лишь одно средство, имевшееся в активе у далеких предков — имитативность. Исследуя его, он приходит на основании литературных данных и собственных экспериментов к выводу, что имитативность возникает в ходе эволюции как фактор экономии энергии, торможения «неразумных» действий. «Ум» животного — это возможность не реагировать в 999 случаях из 1000 возникновения возбуждения»[118]. Переход к человеку не может быть ничем иным, как дальнейшим качественным взлетом механизма торможения. Но что это означает? Очевидно, «наготове есть могучая машина для пресечения всех и любых, даже самых совершенных рефлексов, даже самых сложных форм поведения животных. Что могло бы привести ее в действие в природе?.. Для этого можно представить себе лишь один природный механизм: силу имитации, заразительную помимо какого бы то ни было подкрепления»[119]. Интересно и то, подчеркивает Поршнев, что сила имитации, подражании, которую можно наблюдать на разных уровнях эволюции, резко возрастает у приматов, здесь наблюдается явление уникальное, исключительное: «огромный эволюционный подъем интенсивности этого явления, в том числе резко восходящую кривую от низших обезьян к высшим, от высших — к ребенку человека, к автоматической подражательности у человека в патологии»[120]. Это обстоятельство дает Поршневу право экстраполировать полученные данные на мир троглодитид. Он полагает, что «ископаемые триглодитиды обладали максимумом имитативности — возможно, на уровне «критической величины»[121], играя роль «самого сильного регулятора поведения».

Далее Поршнев начинает изучать тот реальный психофизиологический механизм, который способен инициировать подражательность у животного, срывая его рефлективную деятельность. Здесь он останавливает свое внимание на так называемых неадекватных рефлексах, часто проявляющихся у животных в момент «раздвоения» желаний, в стрессовых, ультрапарадоксальных состояниях. Собака хочет на двор. Вместо этого ей предлагают лакомый кусочек сыра. Реакция совершенно неожиданная: она чешет лапой живот, или крутится на месте, или лает.

Исследуя неадекватные рефлексы, Поршнев приходит к выводу, что они обладают мощной имитатогенностью, в условиях «ультрапарадоксального состояния… они особенно стимулируют подражательное поведение»[122]. В некоторых случаях они вызывают «неоголимое подражание». Случай, когда неадекватный рефлекс одного животного провоцирует имитативность другого, оттесняя иные реакции, представляет интердикцию, т. е. вмешательство в чужие действия. Он различает разные уровни интердикции: низший — когда отвлекается внимание; средний — когда интердикция провоцирует другое действие; высший — когда интердиктивный сигнал тормозит нежелательное действие другого организма. Ясно, что эволюционный смысл интердикции в ее оборонительном и наступательном, но прежде всего — во внутристадном значении, с ее помощью сломалась установившаяся в стаде иерархия.

Вот как Поршнев представляет себе действие механизма интердикции в различных ситуациях: