Божественная комедия - Данте Алигьери

      Хоть каждый раз его перо хилей, —

7 Крестьянин, чья кормушка небогата,

      Встаёт и видит — побелел весь луг,

      И бьёт себя пониже перехвата;

10 Уходит в дом, ворчит, снуёт вокруг,

       Не зная, бедный, что тут делать надо;

       А выйдет вновь — и ободрится вдруг,

13 Увидев мир сменившим цвет наряда

       В короткий миг; берет свой посошок

       И гонит вон пастись овечье стадо.

16 Так вождь причиной был моих тревог,

       Когда казался смутен и несветел,

       И так же сразу боль мою отвлёк:

19 Как только он упавший мост приметил,

       Он бросил мне всё тот же ясный взгляд,

       Что у подножья горного[310] я встретил.

22 Он оглядел загромождённый скат,

       Подумал и, кладя конец заботам,

       Раскрыв объятья, взял меня в обхват.

25 И словно тот, кто трудится с расчётом,

       Как бы всё время глядя пред собой,

       Так он, подняв меня единым взмётом

28 На камень, намечал уже другой

       И говорил: "Теперь вот тот потрогай,

       Таков ли он, чтоб твёрдо стать ногой".

31 В плаще[311] бы не пройти такой дорогой;

       Едва и мы, с утёса на утёс,

       Ползли наверх, он — лёгкий, я — с подмогой.

34 И если бы не то, что наш откос

       Был ниже прежнего, — как мой вожатый,

       Не знаю, я бы вряд ли перенёс.

37 Но так как область Злых Щелей покатый

       К срединному жерлу даёт наклон,

       То стены, меж которых рвы зажаты,

40 По высоте не равны с двух сторон.

       Мы наконец взошли на верх обвала,

       Где самый крайний камень прислонён.

43 Мне так дыханья в лёгких не хватало,

       Что дальше я не в силах был идти;

       Едва взойдя, я тут же сел устало.

46 "Теперь ты леность должен отмести, —

       Сказал учитель. — Лёжа под периной

       Да сидя в мягком, славы не найти.

49 Кто без неё готов быть взят кончиной,

       Такой же в мире оставляет след,

       Как в ветре дым и пена над пучиной.

52 Встань! Победи томленье, нет побед,

       Запретных духу, если он не вянет,

       Как эта плоть, которой он одет!

55 Ещё длиннее лестница предстанет;[312]

       Уйти от них — не в этом твой удел;[313]

       И если слышишь, пусть душа воспрянет".

58 Тогда я встал; я показать хотел,

       Что я дышу свободней, чем на деле,

       И молвил так: «Идём, я бодр и смел!»

61 Мы гребнем взяли путь; ещё тяжеле,

       Обрывистый, крутой, в обломках скал,

       Он был, чем тот, каким мы шли доселе.

64 Чтоб скрыть усталость, я не умолкал;

       Вдруг голос из расселины раздался,

       Который даже не как речь звучал.

67 Слов я понять не мог, хотя взобрался

       На горб моста, изогнутого там;

       Но говоривший как бы удалялся.

70 Я наклонился, но живым глазам

       Достигнуть дна мешала тьма густая;

       И я: "Учитель, сделай так, чтоб нам

73 Сойти на вал, и станем возле края;

       Я слушаю, но смысла не пойму,

       И ничего не вижу, взор склоняя".

76 И он: "Мой отклик слову твоему —

       Свершить; когда желанье справедливо,

       То надо молча следовать ему".

79 Мы с моста вниз сошли неторопливо,

       Где он с восьмым смыкается кольцом,

       И тут весь ров открылся мне с обрыва.

82 И я внутри увидел страшный ком

       Змей, и так много разных было видно,

       Что стынет кровь, чуть вспомяну о нём.

85 Ливийской степи было бы завидно:

       Пусть кенхр, и амфисбена, и фарей

       Плодятся в ней, и якул, и ехидна, —

88 Там нет ни стольких гадов, ни лютей,[314]

       Хотя бы все владенья эфиопа

       И берег Чермных вод прибавить к ней.

91 Средь этого чудовищного скопа

       Нагой народ,[315] мечась, ни уголка

       Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа[316].

94 Скрутив им руки за спиной, бока

       Хвостом и головой пронзали змеи,

       Чтоб спереди связать концы клубка.

97 Вдруг к одному, — он был нам всех виднее, —

       Метнулся змей и впился, как копье,

       В то место, где сращенье плеч и шеи.

100 Быстрей, чем I начертишь или О,

        Он[317] вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился,

        И тело, рухнув, утерял своё.

103 Когда он так упал и развалился,

        Прах вновь сомкнулся воедино сам

        И в прежнее обличье возвратился.

106 Так ведомо великим мудрецам,

        Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый,

        Когда подходит к пятистам годам.

109 Не травы — корм его, не сок плодовый,

        Но ладанные слезы и амом,

        А нард и мирра — смертные покровы.[318]

112 Как тот, кто падает, к земле влеком,

        Он сам не знает — демонскою силой

        Иль запруженьем, властным над умом,

115 И, встав, кругом обводит взгляд застылый,

        Ещё в себя от муки не придя,

        И вздох, взирая, издаёт унылый, —

118 Таков был грешник, вставший погодя.[319]

        О божья мощь, сколь праведный ты мститель,

        Когда вот так сражаешь, не щадя!

121 Кто он такой, его спросил учитель.

        И тот: "Я из Тосканы в этот лог

        Недавно сверзился. Я был любитель

124 Жить по-скотски, а по-людски не мог,

        Да мулом был и впрямь; я — Ванни Фуччи,[320]

        Зверь[321], из Пистойи, лучшей из берлог".

127 И я вождю: "Пусть подождёт у кручи;

        Спроси, за что он спихнут в этот ров;

        Ведь он же был кровавый и кипучий".[322]

130 Тот, услыхав и отвечать готов,

        Своё лицо и дух ко мне направил

        И от дурного срама стал багров.

133 "Гораздо мне больнее, — он добавил, —

        Что ты меня в такой беде застал,

        Чем было в миг, когда я жизнь оставил.

136 Я исполняю то, что ты желал:

        Я так глубоко брошен в яму эту

        За то, что утварь в ризнице украл.

139 Тогда другой был привлечён к ответу.

        Но чтобы ты свиданию со мной

        Не радовался, если выйдешь к свету,

142 То слушай весть и шире слух открой:

        Сперва в Пистойе сила Чёрных сгинет,[323]

        Потом Фьоренца обновит свой строй.[324]

145 Марс от долины Магры пар надвинет,

        Повитый мглою облачных пелён,

        И на поля Пиценские низринет,

148 И будет бой жесток и разъярён;

        Но он туман размечет своевольно,

        И каждый Белый будет сокрушён.[325]

151 Я так сказал, чтоб ты терзался больно!"[326]

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

1 По окончаньи речи, вскинув руки

      И выпятив два кукиша, злодей

      Воскликнул так: «На, боже, обе штуки!»

4 С тех самых пор и стал я другом змей:

      Одна из них ему гортань обвила,

      Как будто говоря: «Молчи, не смей!»,

7 Другая — руки, и кругом скрутила,

      Так туго затянув клубок узла,

      Что всякая из них исчезла сила.

10 Сгори, Пистойя, истребись дотла!