Монастырские утехи - Василе Войкулеску

разукрашенный свинцовыми шариками, и принялись прочесывать воду. Вдруг невод наткнулся

на какое-то препятствие, какой-то неподъемный груз остановил его. Рыбаки поднатужились

раз, другой. На третий невод будто стал легче и начал подниматься вверх — выше, выше. Когда

он поднялся на поверхность, гигант забился в ярости, подпрыгнул, упал на сеть, мгновенно её

разорвал и ушёл на дно. Внезапный рывок потянул вместе с неводом в омут людей, и они

вылезли на берег испуганные.

— Счастье, что он не ударил вас хвостом, переломал бы кости, — посмеялся бригадир.

   Как ни быстро всё это произошло и как ни молниеносно исчезло чудовище, всё же можно было

хорошо рассмотреть, что это не сом. Это была белуга. Её все признали. Но белуга огромная, с

рылом кабана и маленькой сплющенной головой.

— Белуга!

— Белуга!

— Белуга!

   Все кричали как безумные.

   Так вот почему она держалась на дне!.. Она ползала в тине — такая уж у неё привычка. А они-

то не подумали!.. Да и как вообразить такое? Белуги никогда не живут в заводях. Они

приплывают из моря в Дунай прогуляться, мечут икру и тут же плывут назад. С этой

произошло что-то невероятное. Амин не мог прийти в себя: он прошёл мимо чуда и отдал его в

руки другим. Он горевал об этом, как о большой потере.

— Эта, видать, зимовала в каком-нибудь дунайском омуте, где потеплее,— смекнул бригадир,

который учился в школе и читал о подобных вещах в книгах. — Её унес ледоход, а наводнение

втолкнуло в нашу заводь.

   Это было единственное возможное объяснение. И всё же они никак не могли успокоиться. Они

галдели, шумели, позабыв о зароке молчать.

— Я прикинул... Она длиной метров десять будет,— сказал один рыбак, смотревший сверху,

всё ещё ошеломленный.

— Тогда в ней больше шестисот килограммов,— сказал бригадир — об этом он тоже читал в

книжке.

   Амину это превращение сома в белугу легло на душу тяжестью. Как несчастье. Он

ничего не сказал. Он и сам не знал почему. Может, то было забытое воспоминание? Что-то, о

чем ему рассказывала бабушка? Он не искал объяснений. Какой прок? И он вернулся к своим

занятиям.

— Что теперь-то будем делать? — спрашивали рыбаки, когда оторопь прошла,— Невод лежит

на дне омута. Багров для ловли белуги и молотков у нас нету. Да если б и найти их, мы с ними

не справимся. Тут нужны другие рыбаки, с моря.

   И они слонялись без дела, не зная, за что приняться.

— Погодите, я съезжу в Тульчу, в дирекцию, и попрошу всё, что нужно. Вернусь с людьми,

которые в этом разбираются. Она не уйдет,— заключил бригадир.— А вы возвращайтесь к

делам. Амин останется сторожить. Когда вернусь, возьму вас, если потребуется.

   Амии оказался в одиночестве. Так было лучше. Только он устал и ему было грустно. Чего он не

поделил с белугой? Она просто не входила в его рыболовецкие расчёты: это была морская

рыба, и Дунай, рассердившись, выбросил её сюда, в паршивую заводь. Сом — другое дело, тут

у него были причины отомстить. Сом постоянно таскал у него уток и гусей. А однажды, хотел

утащить даже ягнёнка из стада, которое ребятишки привели на водопой. Он цапнул за нос

телёнка, что пил воду; укусил за ногу мальчишку, который влез в реку. Было за что его

преследовать, поймать и осудить. Но белуга? Известно, что она не нападает, не рвёт на части.

Она удовлетворяется маленькими рыбёшками, и то хватает их лишь тогда, когда они, глупые,

подплывают, чтобы пощекотать ей усы.

   До приезда бригадира он провёл время больше за размышлениями, чем за делами.

   Бригадир привёз инженера по рыбному делу, которого послали изучить «случай» и принять

меры на месте.

   Вновь прибывший немного послушал, повертелся, покрутился. Амин не спускал с него глаз,

как с больших сомов и карпов, когда они входят в садок.

   Инженер непрерывно почёсывал нос и протирал очки: между этими двумя занятиями он решил,

что здесь ради одного «экземпляра» не нужны люди со специальной снастью.

— Так ведь он больше шестисот килограммов весом,— на сей раз робко заметил бригадир.

— Возможно, что и тысячу. Это ничего не значит. Мы в море таких множество ловим...

— Значит, оставим его здесь вместе с неводом и со всеми рыбами? — удивлённо спросил один из

рыбаков.

— Нет! Бросим динамит и разом разрешим всю проблему,— просто и равнодушно сказал

посланный инженер.

   Услышав о динамите, Амин, державшийся в стороне, нахмурился. Но не встревожился. «Такое

невозможно,— подумал он.— Не разрешено законом... Он не осмелится. Этот человек просто

не знает, что говорит». Но инженер продолжал показывать, как осуществить это беззаконие...

Амин неожиданно прервал его:

— Это невозможно, сударь.

— Почему? — удивлённо спросил посланец. И он снял, чтобы протереть, очки с такими толстыми

стеклами, что их хватило бы на десять обычных пар.

— Запрещено,— сказал Амин.

— Кем?

И инженер как следует потёр нос

— Законом.

— Законом? — Он засмеялся.— При данных обстоятельствах закон отступает. Мы заменяем его

динамитом! — И он снова засмеялся. Потом серьёзно добавил: — Я констатирую, каков этот

случай, и имею право решать: здесь нужен динамит. На другое не стоит тратить силы. Это был

бы напрасный труд.

   Амин сделал шаг вперёд. Он сам не знал зачем... Словно чтобы просить его. А может, угрожать.

— Нельзя это,— настаивал он чужим, изменившимся голосом.— Вся запруда взлетит в

воздух; рыба уйдёт; переправа испортится.

   Он задыхался... Товарищи его глядели опасливо, точно боясь взрыва.

— Об этом не беспокойся. Я знаю, сколько надо положить динамита и где, чтобы досталось только

рыбам.

— Когда будем закладывать, господин инженер? — угодливо спросил бригадир.

— Я сообщу тебе по телефону. Приезжай сюда с людьми на лодках и телегах, чтобы грузить рыбу.

— И он повернулся к Амину: — До тех пор смотри карауль всё.

   Он сел в моторную лодку и уехал. Рыбаки тоже погрузились в лодки и не оглядываясь уплыли в

деревню — там ждали их мамалыга и чорба.

   Оставшись в одиночестве, Амин снова оказался хозяином печальных просторов. Мысль о

динамите всё больше и больше завладевала его рассудком. Он как наяву слышал взрывы,

видел, как высоко взлетают снопы воды, как содрогается омут, выбрасывая из своих глубин

тину. И тут же поверхность воды начинает кишеть убитыми рыбами, они плавают белыми

брюшками вверх, и из жабр у них хлещет кровь, которую уносят волны... А белуга? Он не желал

больше ничего видеть и закрыл глаза руками, хотя знал, что это наваждение.

   Его протест был бессилен, он, точно желчь, пропитывал горечью всё его существо; горечь

захлестывала ум, отравляла бессилием руки и ноги.

   Непривычная чёрная забота придавила его, он согнулся под тяжестью пугающей

ответственности.

   «Это желчь излилася мне в кровь»,— подумал он, пытаясь понять, что с ним происходит.

   Он оглядел воду, землю, горизонт, и, куда бы он ни взглянул, глаза его всё пятнали желтизной.

Нагнувшись над сверкающей волной, он отыскал в ней своё изображение; оно показалось ему

тоже зелёно-жёлтым. Что это, отблеск листвы? Он поднялся и сплюнул — слюна была

зеленоватая, вкуса полыни.

   Он попытался успокоиться; бесчисленное число раз обошёл запруду. По привычке...

неосознанно. Равнодушно... И не думая об охране. Ничего не осматривая. Словно прогуливаясь.

   Полдень давно миновал... Усталый, обессиленный, он поднялся на плотину и против обыкновения

растянулся на перекладине мостков, обвив их руками... Под ним с убаюкивающим гулом

катилась вода. Такого с ним раньше не случалось — он заснул глубоким сном младенца.

   Когда он пробудился, уже спустилась ночь... Он пришёл в себя. Наклонившись, посмотрел вниз,

в глубь омута... Странно, как-то вдруг он с лёгкостью разглядел все, до самого дна. Он хорошо

видел: какие-то рыбы равнодушно отдыхали в тине; другие сновали взад-вперёд; щуки

выпрыгивали на вершок; карпы рвались к запретному воздуху; дремали серебристые усачи;

плотва, точно у неё были крылья, стремилась улететь. Он искал глазами белугу. Долго. Её не

было видно. Может, она спряталась? Его охватила досада. Он вспомнил сказку; какой-то

внутренний голос советовал ему перевернуться трижды через голову, как это делал сказочный

богатырь, и тогда он превратится в мысль. Мысль проникнет всюду... Как ни был он опечален,

но всё же улыбнулся — в детстве он испробовал все кульбиты.

— Не так... душой,— прошептал кто-то в нём.