Монастырские утехи - Василе Войкулеску

   «Ага... значит, чтобы душа трижды перевернулась? Так можно».

   Он слышал и слушал этот разговор с самим собой. Надо попробовать. Что от него убудет? И он

напрягся... Один раз — и он точно погрузился на дно смерти. Второй — и он будто всплыл со

дна. Третий — перед ним был свет. Вот оно — он превратился в мысль. Почему он не знал

этого прежде? Значит, нужно было, чтобы пришла беда и его научила?

   Теперь он спускался туда, на дно, и он знал все рыбьи думы. Он сосредоточился, как для

скорбной молитвы, движимый одной мыслью — отыскать белугу. Зачем? Чтобы вымолить у

неё прощение? Чтобы попросить совета? Чтобы воззвать о помощи?

   Ибо он не знал, не умел обратиться к небу. К небу взывают лишь землепашцы, они молят бога

ниспослать им дождь. У рыбаков своё небо — на дне вод; «небо» гораздо более глубокое и

ошеломляюще таинственное... Их бог не ходит но облакам: он несется на рокочущих волнах,

через водовороты и быстрины, на китах и белугах. Одна из них сейчас здесь заперта, значит,

бог где-то близко.

   Торжественный трепет, словно озноб, сотряс всё его существо, точно он услышал зов трубы.

Потом второй, третий, всё быстрее, всё чаще. Он дрожал, будто охваченный страшным

ознобом, зубы у него стучали, как неумолчная трещотка. Что это, снова вернулась лихорадка?

Потом дрожь прекратилась, и он начал гореть. Какой-то внутренний огонь, добрый и ласковый,

точно печка, когда войдёшь зимою в дом. Он успокоился... Ему было хорошо. Теперь он мог

смотреть и не падать в «небо», что было под ним.

   Он прислушивался к себе и понимал — это второе, глубокое превращение. Теперь ему не было

дела до работы... С той минуты он посвящал себя размышлению, ставшему отдыхом... Как его

дед... Уж не постарел ли он вдруг, внезапно? Он снова прислушался к себе: возможно! Но как

бы то ни было, это старость какая-то новая, это иное обличье жизни... Старость, обогащённая

безмерными сокровищами того, что было и что будет, драгоценное воспоминание, какое-то

высшее бескорыстие, беспристрастие человека, благосклонно взирающего на всех с высоты

своего парения. Старость, обретшая милосердие, отрешённая от плоти, но не утратившая силы,

внутренней напряжённости,— как для полета. Разве это может быть старостью, когда он

чувствовал, как клокочут в нем могучие соки, мгновенно выжатые из тысяч и тысяч других

жизней, и самое ценное из всех них было даровано ему?

   Теперь он окончательно понял: жизнь — не сегодняшний день, и не завтрашний, и даже не

целый год. Для настоящей жизни достаточно и мгновения, мгновения полного, в котором кулак

судьбы спрессует время в одну слезу духа. Мгновения, когда он ребенком впервые изловил

рыбу — карпа вдвое больше его самого. Мгновение, когда однажды ночью, склонясь над

дедушкой, он услышал его шёпот и последний вздох, от которого застыло время, и тогда он

слил свою душу с его душой. Эти мгновения — не время, и они никогда не умрут...

   Внутренний огонь стих. Пот, точно роса, выступил у него на лбу. Теперь его охватило

спокойствие всепобеждающей уверенности. Зачем копать, зачем искушать свою душу

вопросами и сомнениями? Это дело времени, будущего. Не лучше ли оставить неразрытыми

богатства судьбы, благоразумно удовлетворившись сознанием, что они там спрятаны, точно

скупец, не отрывающий клада, затаённого его предками в подземелье, над которым он спит?

   И вот ему открылся другой, великий источник жизни, позабытый за делами, заслонённый от

него до тех пор нетерпением, работой и заботами: воображение. Он сразу заполнил пустоту

одиночества и отчаяния видениями, он создал для него мир и приготовил его для неслыханных

дерзаний, помог достигнуть недостижимого.

   Он закрыл глаза и мысленно проник сквозь хрустальные слои своего водного «неба», открывая

один за другим все его своды. Как сверкают там таинственные созвездия струй, держась за

руки в фантастическом хороводе, окружающем вселенную! Среди них снуют гигантские рыбы,

от которых ведут свой род левиафаны, легендарные предки, правящие судьбами рыбаков,

необъятные киты, чудовищные белуги, сторожащие глубины, победители всех потопов; они

выходили на берег, чтобы родить из своего плодовитого чрева людей и основать на пустынных

берегах их могучие роды. Они, пощажённые вечностью, казались ему теперь более близкими и

настоящими, чем несчастные рыбаки — его спутники, вместе с которыми ещё недавно он

закидывал подобный паутине невод и греб веслами, похожими на соломины.

   Мысли взрывались в нем одна за другой с треском динамитной шашки. И наконец взорвали его

сознание.

   Самые крепкие и глубокие садки взлетели в воздух, обнаружив свои основы: они были не его...

Он проник в котлованы самых первых зачатий, прошёл окольными путями развития от начала

всех начал, он видел всё и знал всё, он чувствовал и понимал всё... И узкие стены не

ограничивали его более.

   Он видел наяву предков, они уже не сидели в кельях, подобных медовым сотам, разделённым,

обособленным друг от друга, хотя и находящимся в едином улье, которым был он сам.

Перегородки между ними были сметены бедствием, и всё их накопленное трудом добро, все их

знания, открытия, вся их наука и тайные победы излились теперь из их глубин в его глубины.

   И теперь он снова поглядел вниз... В яшмовой глубине, проткнутой звёздами, дно омута было

дальним возвращённым раем...

   И он вошёл в него, оставив время, как слугу, ждать его на поверхности. Оно прождёт его

понапрасну: он направляется в вечность...

   В великом своем бреду он один являл собою целое общество, целый вселенский собор

древности. Он уже не был осколком. Он вобрал в себя все, он заполнился всем. И все, что было

вне его, наполнилось им.

   О!.. Теперь он мог смотреть долго и не упасть в глубину простёршегося под ним «неба», в

высоту его глубин.

   «Какой толк в том,— говорил он себе,— что небо над нами, отмеривая время, кружит свои

перевёрнутые созвездия и показывает Плеядами и Медведицей полночь?»

   Оно проделывает это миллионы раз... И всё же оно закрыто. А вот его, глубинное, «небо»

открылось.

   Теперь впервые он, проникал в него весь. Переселялся целиком. Он начал с тонких,

таинственных нитей света: они протянулись от него — из глаз, из сердца, из кончиков пальцев,

они ткались между ним и всем, что населяло глубину. Были ли это мысли? Возможно. Но

другого порядка — то было мгновенное постижение. Он всё понимал: там двигались звёзды и

рыбы, не по отдельности, но слитые в единое создание. Все созвездия мира собрались в этой

запруде... И он вспомнил: они порабощены, заперты им, и завтра динамит сотрет их в порошок.

   А вот и белуга! Понапрасну она ползает по дну, пытаясь спрятаться за созвездия. Она так

огромна, что созвездия её не загородят. В брюхе её сияют проглоченные звёзды. Так значит,

она питается небесными телами?

   Он наблюдал за ней точно в отражении волшебного зеркала. Был ли то архангел вод? Нет. Нет.

Теперь он знал: это не белуга. Это его легендарный прапредок, о котором ему рассказывали. Он

поднялся из других водных миров, издалека, он прижился среди туземцев и основал между

рукавами реки крепчайший из родов — род Аминов. Он дал им закон: не трогать белугу. И

сгинул бесследно во время бури.

   Амин знал, что бредит, чувствовал, что бред разрастается, наполняя его сознание страшными

призраками.

   Всё разворачивалось так быстро, что он не мог поспеть за видениями. Образовались глубокие

провалы, чёрные пустоты. Потом он снова поймал их. Да, ему не просто показалось. Здесь, под

ним, находился рай. Рай был в воде. Как мог он позволить негодяям обратить его в прах? Куда

пойдёт он после смерти? Он знает, что должен сделать. Теперь ожидание не будет просто

оцепенелым испугом, он выйдет навстречу событиям и бедам.

   Напряжение подняло его и понесло к постижению начала всех начал. Время? Неясное

будущее? Он не позволит им больше провести его тайнами, прятать от него неожиданности. Он

заставит их раскрыть мгновенно чудеса полного свершения. Впрочем, у него есть ключ. Ключ в

его руках. Он поднялся. Спокойная сила несла его как во сне.

   Он обошёл несколько раз запруду, поднялся наверх и лёг ничком на поперечной балке. Он все

взвесил, обдумал; потом спустился, вдохнул в себя ночной воздух и бросился в воду.

Испуганные созвездия погасли. Остались одни рыбы. Он пулей падал вниз, к основанию

среднего столба, надеясь добраться туда, где лежали камни, мешки с гравием и груды камыша.