Эра беззакония - Вячеслав Энсон

«Бедная моя!..»

Впилась долгим поцелуем в его ненавистные губы. Жгучая жалость — где только жила в нем такая — смешалась с вдруг вспомненной нежностью, и эта лавина смела, опрокинула все, что громоздили они столько месяцев, отгораживая себя один от другого. Все, что мешало быть прежними! Угрызения совести, ее обвиняющие глаза, скандалы и эта долбаная работа. Все отлетело вмиг! Он сгреб ее в сильных объятиях, покрыл поцелуями заплаканное лицо и зашептал горячо и бессвязно: «Ну что ты, дурочка… Что ты?.. Я с тобой… Я люблю тебя… Я никого не люблю, кроме тебя…»

Все закончилось быстро и бурно. Ему показалось, что между всхлипами она прошептала что-то похожее на «люблю…», но спрашивать ее, тихо засыпающую у него под мышкой, не решился. Что они значат, слова!..

«Я ее, правда, люблю. Только ее! Никакая «профи», с ногами от плеч, из меня каплю любви не выжала. Валюха, Валюха!.. Зачем ты к сердцу принимаешь всякие глупости?.. Как хорошо мы с тобой жили. Как хорошо!»

Засыпая, корил себя за упущенное счастье. «Займусь семьей, как только…» — Калмычков провалился в сон, так и не успев построить перспективный план налаживания семейных отношений.

Утром почти не говорили. Боялись увидеть глаза друг друга. Калмычков опаздывал на совещание в прокуратуру. В дверях чмокнул ее в щечку, как было заведено у них раньше. Тут и прочел что-то новое во взгляде. Может, надежду?

Поговорить получилось следующей ночью.

Перед этим весь день «кололи» медиков и морговский персонал. Калмычков приехал домой под утро, к трем часам. Сил хватило только умыться. От еды отмахнулся.

Валентина не спала, дожидаясь его. В короткий промежуток времени между тем, как они улеглись под одним одеялом, и ее голова оказалась у него на груди, и моментом полного его «отъезда», Калмычков попытался обрисовать в сжатом виде события последних дней. Особенно напирал на перспективы. Он верил, все у них будет: и Москва, и карьера.

Она молча слушала, не перебивала. Но, видимо, «не прониклась». Мало уточняла, не зажглась переездом в Москву. Едва выслушав, зашептала о своем.

Ее заботы показались Калмычкову мелкими. Не нравится Ксюшина компания. Изменилось отношение ребенка к родителям. Дочь стала злой, агрессивной. Словно чужая. Не слушается. «Что ты хочешь? — успокоил ее, — подростковый нигилизм. В четырнадцать лет они все такие…» Валентина что-то горячо возразила. Он не понял, но «отрубаясь», умилился: «Ты редкая женщина… С умом, с тактом. С терпением! Все образуется, вот увидишь…» Ее ответа уже не услышал.

Много места занимает женщина в жизни человека! Нет ее — и смысл суеты пропадает. Невнятные трепыхания.

После той ночи к нему вернулось ощущение осмысленности бытия. Он крутится, работает, но не просто так, а все для нее. И для Ксюни. Иначе — зачем?

Еще несколько раз в памяти всплывало Валентинино лицо, или вдруг ощущался запах ее волос, но мысли уже бежали по другой дорожке. Работать, работать, работать…

По генералу Арапову и его людям схемка пока мелковата.

Сам генерал, Вадим Михайлович, Макарыч да многостаночник Веня. Не густо. Но в МВД у них люди есть? Есть. Не светят их раньше времени. А в питерской власти? Наверняка. Рисуем стрелочки. Пока в «никуда».

Как лихо Вадим Михайлович провернул поиск пропавшего самоубийцы по питерским «низам». Любо-дорого. Выходит, среди «братвы» и уголовников у него полный карт-бланш. Стрелочка вниз…

А Венина бутылочка? Это ж — песня! Куда стрелочку рисовать: вверх или вниз?

Калмычкова еще раз занесло на дачу к генералу. Вечером, тридцатого.

Париться не парились, но выпили по чуть-чуть и закусили. Обсуждали возможные мероприятия на фоне случившегося облома. Генерал — голова! И опыт, дай бог каждому. Кое-что подсказал, во всяком случае, указал направление.

Веня подносил тарелки и бутылки, откровенно следя за нитью разговора. Пару раз шептал что-то на ухо генералу, тот одобрительно кивал и звонил по мобильнику. Калмычков удивился. Абсолютно бессознательно, по оперской привычке не проходить мимо странных явлений, Калмычков сунул в карман одну из пустых пивных бутылок. Никто не заметил. А когда рассказывал генералу про обед с Перельманом, и сам о ней позабыл.

Генерал радовался как ребенок: «Везунчик ты, Калмычков! Чтоб так перло, давно не встречал. В карты с тобой ни за что не сяду. Все только начинается, господа перельманы!»

Расстались очень тепло. Генерал посоветовал навестить Макарыча. Вдруг, что-нибудь дельное подскажет.

А к обеду следующего дня разъяренный Арапов ворвался в калмычковский кабинет, вытурил всех, кто там находился, и злобно зашипел: «Ты что, сученыш ментовский, совсем стыд потерял?! Под кого копаешь, сволота?» — и затряс перед Калмычковым вчерашней бутылкой, упакованной в целлофан.

Утром Калмычков отнес ее знакомому эксперту в НТО. Просил сравнить пальчики с картотекой. Неофициально, в свободное время. Отнес и забыл. История с бутылочкой прошла у него «на автомате». Подсознательно, на рефлексах. Значения этой бутылке не придал.

А генерал — придал! Еще как придал.

Он материл Калмычкова десять минут. Чуть в морду бутылкой не засветил. Но убедившись, что тот и правда без задней мысли, по привычке находить ответы на вопросы, немного смягчился.

«Ты не видел, как Веня стеклянные бутылки в специальном ящике дробит? Он же спец высокого класса, — генерал улыбнулся, отходя. — Вчера: бегает и бегает. Одной бутылочки, говорит, не досчитываюсь. Никак, ваш Калмычков на Контору пашет? Что мне ему ответить? Стучишь на товарищей?»

Калмычков заоправдывался: «Дурак я, Серафим Петрович!.. Чистый дурак! Уж больно ваш Веня загадочный…»

«Вот теперь, врешь! — смеялся генерал. — Не дурак, а сильно умный! Сам все узнать торопишься. Нет чтобы старших товарищей порасспрашивать… Любопытной Варваре, знаешь, что оторвали? Хорошо, у криминалистов своих людей имею. Калмычков, говорят, бутылочку левую принес. Шерлок Холмс гребаный!» Генерал ходил по кабинету, что-то обдумывая.

«Бутылочку, пожалуй, сохрани. В сейф спрячь, подальше, — дождался, пока Калмычков в точности все исполнил. — Если услышишь, что я вдруг застрелился, или покойная жена меня из ревности придушила, или утонул, или еще что-нибудь подобное, тогда и достань. Смекаешь?»

Думай, после этого, куда стрелочки по связям с уголовным миром направить? Вниз или вверх?

Вчера вечером ездил к Макарычу. Букет сложных чувств.

С одной стороны, приятно встретиться с бывшим «благодетелем». Не последний человек в судьбе Калмычкова. С другой — полковник в отставке Полищук Василий Макарович знал о нем то, что не должен знать никто. А это, согласитесь, способно испортить самые теплые отношения.

Макарыч встретил дома, на Гражданке. Радушно, с объятиями, с шутками-прибаутками про то, как не случилось генералом на пенсию уйти. Заперлись в спальне. «Чтоб Нюрка не доставала!..» Его жена, Анна Ивановна, к Калмычкову благоволила. То есть, норовила сразу усадить за стол, побаловать борщиком. А «до борщика» полагалось по рюмочке.

Сегодня времени в обрез, Макарыч в курсе, потому и спрятались. Внешне он не изменился. Большой, грузный, шумный, заполняющий своей персоной любой объем.

Одышка никуда не делась, но с лица ушла былая озабоченность. Исчезли подглазники. Отдохнул, одним словом.

«Так я работаю в таком месте, где отвечать — не за что, а зарплата — четыре милицейских», — похвастался Калмычкову.

Перекинулись о былом, потом Калмычков рассказал о деле. Макарыч вник, но путного подсказать не смог. Не типичная ситуация. Зато прекрасно знал о предстоящей командировке. Кратко набросал путеводитель по министерским коридорам. Кое-какие особенности тамошних нравов, несколько ключевых фигур. Свои это люди или чужие, не уточнил. И Калмычков не переспрашивал. Придет время, расскажут.

В конце беседы Макарыч написал крупно на листе бумаги номер телефона, велел Калмычкову запомнить, но нигде не записывать. «Если сильно прижмет, так, что не выкрутиться, позвони. Спроси Родиона Петровича и назови себя. Вытащат, хоть с того света!» Калмычков номер запомнил.

Прощаясь, решился на вопрос.

— Что вы с генералом на меня накопали? — спросил, и словно гора с плеч!

— Не напрягайся, Коля! — Макарыч хлопнул его по спине. — У нас ведь за каждым что-нибудь, да есть. Пусть оно лежит себе, пылится…

— А все-таки? Может, на понт взяли?

— Обижаешь! Все как положено: показания четырех человек, суммы, контакты. Хоть сейчас дело возбуждай! Но на хрена нам дело, Коля? Страховка для спокойствия. Провернем операцию, сам с этими бумажками в туалет сходишь! Серьезно…

На том и расстались. Каждый вернулся к привычным делам. Калмычков вписал в схему Родиона Петровича. Имя показалось знакомым. Раскольникова он не имел в виду. Тут современный персонаж.