Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Все дело в том, что лишь очень немногие путешественники любят путешествовать. И если на путешествия они тратят силы, время и деньги, то вовсе не из любопытства, не потому, что хотят развлечься, переменить обстановку, увидеть новые и красивые места, а исключительно из снобизма. Люди путешествуют по той же причине, по какой собирают произведения искусства, — чтобы не ударить в грязь лицом, не отстать от моды. Побывать в отдаленных уголках земного шара — акт социально грамотный, ведь в этом случае вы берете верх над теми, кто никогда туда не попадет. Кроме того, если вы путешественник, по возвращении у вас всегда есть, о чем поговорить. Тем для разговора не так уж много, и пренебрегать темой столь животрепещущей было бы неразумно.

Для оправдания подобного снобизма возникли некоторые мифы. Места, куда принято ездить, окружены таким романтическим ореолом, что тем, кто в этих местах никогда не бывал, они представляются чем-то вроде Вавилона или Багдада. И туристы очень заинтересованы в распространении подобных мифов. Ведь если Париж и Монте-Карло в самом деле так великолепны, какими они представляются жителям Брэдфорда или Милуоки, Томска или Бергена, то и побывавшие в этих местах — люди более значительные, чем знающие о них лишь понаслышке. По этой-то причине (а еще потому, что это выгодно владельцам отелей и судоходных компаний) подобные мифы не умрут никогда.

Нет ничего более нелепого и трогательного, чем вид неопытного, взращенного на этих мифах туриста, который из кожи вон лезет, чтобы унылую реальность превратить в сказку. Ведь ради этой сказки, а отчасти и из снобизма, в котором турист не всегда отдает себе отчет, он, собственно, и пустился в путь. Согласиться, что «сказка» разочаровала, значило бы признаться в собственной глупости и недальновидности. Из сотен тысяч англосаксов, посещающих парижские ночные клубы и дансинги, наверняка найдется немало и таких, кто искренне любит подобные развлечения. Но ведь есть очень многие, кто ими не интересуется. Этим туристам ночные клубы скучны, а нередко и отвратительны, однако в этом они не признаются даже самим себе — они же свыклись с мыслью, что «Париж — это сказка» и что «раз не был в Париже, значит не жил». А потому, приехав в Париж, они изо всех сил стараются выглядеть веселыми и жизнерадостными. Ночь за ночью дансинги и бордели осаждают серьезные молодые соотечественники Эмерсона и Мэтью Арнолда, искренне стремясь разглядеть «жизнь» сквозь сгущающуюся пелену путеводителей Хейдсика и Рёдерера.

Еще более решительно настроены их спутницы — у них (за исключением разве что самых «продвинутых») нет, как правило, под рукой «Рёдерера», который помог бы им в поисках «сказочного» Парижа. Как-то раз, ранним осенним утром, часов в пять, моему взору предстало печальное зрелище. За угловым столиком одного boite [282] на Монмартре в полном одиночестве сидели три юных американки, которые преисполнились решимости прожигать жизнь. Перед ними на столике стояли дежурные бутылки шампанского, они же — быть может, из чувства противоречия — маленькими глотками пили лимонад. Уныло играл джаз-банд, уставший барабанщик, уронив голову, дремал над своими барабанами, саксофонист зевал в саксофон. Посетители — парами или небольшими группами — тянулись к выходу, — три же юных леди, превозмогая усталость и скуку, что недвусмысленно отпечатались на их прелестных и бесхитростных личиках, продолжали упрямо, с вызовом сидеть на своих местах. Когда с рассветом покинул кафе и я, они еще оставались. Чего они только не порасскажут, когда вернутся домой, подумалось мне. И как им позавидуют друзья, никогда в Париже не бывавшие. «Париж сказочно хорош…»

Парижанам же эта сказка приносит несколько миллиардов чистой прибыли. И они стараются — бизнес есть бизнес. Но, будь распорядителем дансинга на Монмартре я, своим официантам я бы порекомендовал вести себя так, чтобы их оптимизм выглядел чуть более убедительно. «Друзья, — сказал бы я им, — у вас должен быть такой вид, как будто вы верите в сказку, которая нас с вами кормит. Улыбайтесь, будьте веселы, если на ваших лицах и впредь будет смесь усталости и презрения к нашим клиентам, а также циничное желание нажиться на них любой ценой, мы с вами много не заработаем, ведь наступит день, когда клиенты протрезвеют и заметят, как с ними обращаются. Что будем тогда делать?»

Но Париж и Монте-Карло — не единственные места паломничества. Есть ведь еще Рим и Флоренция. Помимо магазинов и казино, имеются еще картинные галереи, церкви и древние развалины. И снобизм, предписывающий любовь к искусству, настоятельно требующий побывать в местах, где можно лицезреть Искусство с большой буквы, почти так же деспотичен, как и снобизм, понуждающий посетить места, где «кипит жизнь».

Все мы в большей или меньшей степени интересуемся жизнью — даже если это жизнь с душком, как на Монмартре. Но интерес к искусству — во всяком случае, к тому искусству, которое хранится в галереях и церквях, — далеко не универсален. Вот почему у бедных туристов, что из снобистских соображений устремляются в Рим и во Флоренцию, вид еще более нелепый, чем у тех, кто по той же самой причине отправляется в Париж и в Монте-Карло. На лицах туристов, «осматривающих» церковь, застывает выражение почтительного интереса, а между тем как же часто в их глазах видна апатия, с каким вялым безразличием озираются они вокруг! И вызвана эта апатия необходимостью симулировать неподдельный интерес, более того — фальшивый восторг от всего того, что разрекламировано в «Бэдекере» {812}. Но вот наступает минута, когда плоть и кровь не в силах более выдерживать это напряжение, когда мещанство наотрез отказывается отдавать дань восхищения вкусу, — и озлобленный турист во всеуслышание заявляет, что ноги его больше ни в одной церкви не будет, после чего остаток отпуска проводит в холле отеля за чтением европейского выпуска «Дейли Мейл».

Однажды в Венеции я стал свидетелем одного из таких бунтов. Компания моторных лодок разрекламировала ежедневные экскурсии на остров Торчелло. Мы заказали места и отплыли в назначенное время вместе с еще семью-восемью туристами. Вскоре из-за лагуны вырос в гордом своем одиночестве Торчелло. Наша моторка подплыла к старенькой, рассохшейся пристани. За полем, в четверти мили от берега, возвышалась церковь с красивейшей в Италии мозаикой. Мы вышли на берег — все, кроме одной энергичной американской четы, которая, узнав, что место назначения — очередная церковь, решила остаться в лодке. Я был восхищен их твердостью и честностью. И в то же время меня не покидала грустная мысль, ведь эти люди так далеко ехали и столько заплатили за сомнительное удовольствие сидеть в моторной лодке у сгнившей пристани. К тому же, их итальянское испытание еще только начиналось. После Венеции, первой на их пути, им предстояло побывать в бессчетных церквях и картинных галереях Падуи, Феррары, Равенны, Болоньи, Флоренции, Сьены, Перуджи, Ассизи и Рима. До благословенного Неаполя, где они смогут, наконец, подняться на пароход и пуститься через Атлантику домой, было еще так далеко. Бедные рабы, подумал я, как же взыскателен и непреклонен ваш хозяин!

Таких людей мы называем путешественниками лишь потому, что они путешествуют, а не сидят дома. Однако это не настоящие, не прирожденные путешественники, ведь путешествуют они ради приличия, а вовсе не ради путешествия. Вскормленные сказками и фантастическими надеждами, они пускаются в далекий путь, чтобы вернуться домой — независимо от того, готовы они это признать или нет, — разочарованными. Не отличаясь особым интересом к реальной жизни, они мечтают о жизни мифической, а потому факты, какими бы любопытными, прекрасными и разнообразными они ни были, оставляют их равнодушными. Их единственной отдушиной перед лицом гнетущих впечатлений можно считать сознание выполненного долга вкупе с обществом соотечественников, которым они изредка раскрывают душу, дабы обрести крохотный домашний оазис в бескрайней чужеродной пустыне.

Истинного же путешественника слишком интересует реальная жизнь, чтобы придавать значение сказкам. Он ненасытно любопытен, его неудержимо притягивает все, что неизвестно, он получает удовольствие от любого проявления красоты. Разумеется, наивно было бы считать, что ему никогда не бывает скучно. Невозможно же путешествовать, хотя бы изредка не испытывая скуку. У туриста большая часть дня ничем, как правило, не заполнена. Начать с того, что много времени уходит на переезд с места на место. Когда же запланированных на день «достопримечательностей» больше не остается, «достопримечатель» внезапно обнаруживает, что, во-первых, он смертельно устал, а, во-вторых, ему нечего больше терять. Дома, в каждодневной, привычной суете, не устаешь никогда. Ennui преследует нас в основном в отпуске. (Не хроническая ли это болезнь всех досужих?) Именно по этой причине истинный путешественник испытывает со скуки, скорее, радость, чем огорчение, ведь скука — это символ его свободы, ничем не заполненного времени. Когда его охватывает скука, он воспринимает ее не только философски, но почти с удовольствием.