Не измени себе - Алексей Першин

Что произошло потом, Софья с трудом вспоминала. Кажется, ома схватила сломанную оглоблю, валявшуюся неподалеку, и что было силы опустила ее на спину Кондрата. Тот взвился разъяренным зверем, сбил ее с ног, и тотчас раздался душераздирающий крик Нины:

— Не убивай!.. Не убивай ее, Кондрат!.. Она не виновата… не виновата!..

Очнулась Софья в незнакомом месте. Боль рвала все тело. Во рту было сухо, голова разламывалась, ее тошнило, и хотелось пить. Сколько раз она потом теряла сознание и приходила в себя, Софья не знала. Снова очнулась от того, что почувствовала укол в левую руку. Открыв глаза, она увидела над собою их старого фельдшера и сероглазого, подтянутого мужчину, — как ей показалось, она где-то уже видела его.

— Пи-ить!

Софью напоили. Она откинулась на подушки и погрузилась в полузабытье. О чем-то говорили фельдшер и незнакомец. Из всего ими сказанного она поняла: у нее сломана рука, та самая, что в детстве срослась неправильно, и теперь ее, Софью, надо немедленно отправлять в больницу.

В больнице она пробыла долго. Рука срасталась медленно, но на этот раз правильно. Как говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Много раз приходили из милиции, спрашивали, от кого она пострадала, но Софья упорно повторяла, что на нее в поле напали незнакомые люди, а кто доставил в больницу — она не помнит. У нее изболелась душа. Как живется Жене? Где Роман? Почему ни разу не пришли к ней? Приезжала только тетя Глаша. Она-то и сообщила, что Нина уехала вместе с Кондратом.

Дом свои Софья нашла в запустенье. Казалось, что в нем не жили уже много лет. В хозяйстве осталась корова с телкой, лошадь и с десяток овец. Спасибо Глаше, что еще хоть как-то она присматривала за хозяйством.

Покатились тусклые дни и недели. Кое-как держались на старых запасах. Весной, правда, вспахали поле под яровые, но до урожая было далеко. Под Майские праздники приехала Женя. Втроем стало веселее, посадили огород. А через несколько дней после того как дочь уехала на занятия в техникум, вдруг объявился Кондрат. Пришел ночью, тайком. Молча упал ей в ноги. Она в страхе отшатнулась и с ненавистью смотрела на него. Пролежав так несколько минут, Кондрат поднялся и ушел. Возвратился под утро, проспал сутки, потом где-то пропадал три дня.

И вдруг телеграмма от Жени. Софья прочитала и обмерла: «Мама срочно приезжай Роман спятил грозит порешить меня жить не хочется Евгения».

Софья помчалась в Москву. В общежитии дочери не нашла. Подруги по курсу сообщили, что за Женей ночью заехал брат и куда-то повез ее. С тех пор она еще не появлялась. Софья переночевала у знакомых, утром снова пошла в общежитие. Жени не было…

Истерзанная тревогой, Софья вернулась домой, в надежде, что Женя ожидает ее там — другого пути у дочери, кажется, не было.

Но здесь на Софью обрушилось страшное известие: дом вместе с надворными постройками этой ночью сгорел. На пожарище нашли обгорелый труп с разрубленной головой. В покойнике опознали Кондрата.

В этот же день Софья уехала в Москву на поиски Жени.

Софью Галактионовну арестовали сразу же, как только она появилась на перроне Ленинградского вокзала — ехала в Мазино навестить Глашу. Произошло это просто, буднично, корректно.

Кто-то мягко коснулся сзади ее плеча и спокойно, вежливо, спросил:

— Вы… Софья Галактионовна Пухова?

Она обернулась, надеясь увидеть знакомого человека, но перед ней стоял незнакомый мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, до синевы выбритый. Серые, строгие его глаза смягчились на миг мелькнувшей улыбкой, показавшейся знакомой, — несомненно, когда-то она видела эту улыбку.

Не скрывая удивления, Софья ответила:

— Да, я Пухова.

— Вы арестованы, гражданка Пухова.

Она не хотела верить своим ушам. С недоумением, будто услышала неуместную шутку, осведомилась:

— Я?! Да за что же?!

Софья не испугалась, даже не растерялась; она просто ничего не понимала. Она бросила удивленный взгляд на второго мужчину, коренастого, низкорослого, молчаливого. И, ничего не понимая, переводила взгляд с одного мужчины на другого.

— Не волнуйтесь, Софья Галактионовна. О причинах вам скажут непременно.

Густым басом отозвался наконец и второй:

— Советуем вам не поднимать шума. Это в ваших же интересах.

— Помилуй бог, какой шум. Боюсь, что тут какая-то ошибка… А вы… кто сами-то? — спросила она, понимая нелепость своего вопроса.

— Мы… сотрудники ОГПУ, — Это опять первый. — Вам документы показать?

— Нет-нет, что вы. Говорите, куда идти.

— Вон к той машине. Только, прошу вас, не торопитесь. Времени у нас достаточно.

Софья шла и мучительно вспоминала: где она видела сероглазого? И кажется, не один раз встречала. И только в машине память ее сработала. В прошлом году, когда у них собиралась какая-то компания по приглашению мужа, был в их числе и он. Среди лохматых, плохо выбритых или вообще не бритых мужиков он был единственным, кого можно, было как-то выделить. Спокойный, подтянутый, красивый и вел себя с достоинством. Она тогда чисто по-женски нет-нет да и бросала на него заинтересованные взгляды. Он сделал вид, что ничего не заметил.

— Оружия с собой нет? — забасил второй уже в машине.

— Нет, отчего же? Складной ножичек в сумке. Оперативники и шофер по-простецки расхохотались.

Сероглазый заметил:

— Страшное, конечно, оружие. Но мы рискнем не отбирать его.

— Спасибо, — подумав, она все-таки решилась продолжить разговор. — А я вас знаю… Вернее, видела несколько раз.

— Вспомнили все-таки, — почему-то обрадовался сероглазый. — Не забудьте сказать об этом следователю. И постарайтесь сделать это первой.

Второй бросил настороженный взгляд на коллегу.

— Ты чего это… инструктируешь?

— Помолчи. Знаю, что делаю.

На Лубянке, когда они уже оказались в большом здании, сопровождал Софью Галактионовну один сероглазый. Он торопливо говорил ей:

— Вы, пожалуйста, не бойтесь. И ничего не скрывайте. Рассказывайте как можно подробней. Не забывайте о мелочах. Очень важны и приметы людей, которые собирались в вашем доме. Вы их помните?

— Не всех, конечно. Знаю двух-трех, да и то плохо.

— Ничего, говорите, что знаете. Если возникнут какие-нибудь затруднения или осложнения, скажите, что вас арестовывал человек, которого вы не один раз видели у себя дома. Вы меня поняли?

— Конечно поняла.

— И еще. Я нарушаю все инструкции, подготавливая вас к ответам. Делаю это потому, что хорошо знаю, что вы пережили и кто вы есть в действительности.

Софья лишь посмотрела на своего спутника долгим взглядом. Удивительный человек. И арест какой-то странный.

Оперативный работник открыл одну из похожих друг на друга дверей, усадил ее на стул у стены и, бросив ей торопливо: «Подождите здесь», — скрылся за второй внутренней дверью, обитой плохо выделанной кожей. Потянулись минуты. Прошло пять, десять, наконец, тридцать минут.

На столике были в беспорядке навалены газеты и журналы. Софья Галактионовна, беспокойно поерзав на стуле, взяла газету и как-то сразу обо всем и обо всех забыла. Газет она давно уже не читала. Не до газет было в эти недели. Последние годы она с возрастающим вниманием следила за политической жизнью страны. Экономика страны явно крепла, развивалась и двигалась вперед промышленность. Но особенно Софью волновало село. Кондрат однажды бросил фразу:

— Без нас, крепких хозяевов, задохнется село, захиреет… А всех голоштанных пролетариев поедят вши. Попомни меня…

И Софья помнила. Помнила и торжествовала. Колхозы-то оказались далеко не мертворожденными. Хлеба, мяса, всех продуктов в магазинах и на рынках становилось все больше.

Быстро пробежала колонки. Они говорили об успехах в области животноводства, не скрывали и недостатков. Но вот взгляд ее задержался на коротком заголовке: «Сказ о коне».

Софья улыбнулась. Коней она полюбила еще с ранней юности, хотя и жестоко поплатилась во время верховой езды. Но Софья хорошо запомнила, как страдал ее конь Огонек, когда она упала и сломала руку. Огонек сразу же возвратился к ней, некоторое время жалобно ржал и мягко водил по ее лицу горячими и ласковыми губами. Потом, наверное, учуял запах крови, вздрогнул всем телом, призывно заржал. Долго потом ждал, чутко прислушиваясь и поворачивая из стороны в сторону голову — не идет ли откуда помощь?

А потом случилось то, чего до сих пор не может забыть Софья. Огонек наклонил голову и нежно-нежно кончиками своих губ коснулся ее лба. Соня попробовала приподняться и застонала — боль в руке была дикая. Конь вздрогнул, глубоко вздохнул.

— Помоги мне, Огонек! Помоги!

Конь слегка заржал, обернулся в одну сторону, в другую и стал медленно опускаться. Вот он встал на колени так, чтобы она могла взяться здоровой рукой за пуку, подняться и перекинуть ногу через седло. Огонек осторожно поднялся, запах крови пугал его, он раздувал ноздри, вздрагивал, но резкого шага не позволял.