Не измени себе - Алексей Першин

— Позволю себе не согласиться с вами, гражданка Пухова. В девятьсот одиннадцатом году во время учебы на Бестужевских курсах жандармы обнаружили у вас нелегальную литературу. Вам грозили серьезные неприятности…

— Откуда вам все это известно? — изумилась Софья.

Сазонов опять внимательно взглянул на нее и, не отвечая, строго сказал:

— Подобные факты выгодно характеризуют ваше прошлое, говорят о ваших убеждениях, не имеющих ничего общего с кулацкой мелкобуржуазной философией. Зачем было все это скрывать?

— Скрывать? С какой стати, спрашивается, я стала бы выставлять себя революционеркой, заведомо зная, что никогда ею не была?

За стеклами пенсне засветились веселые огоньки. Сазонов откинулся на спинку стула и постучал по столу подушечками пальцев.

— Занятный вы человек… мм… гражданка Пухова. Если это не маневр опытного конспиратора, то уж наверняка проявление непосредственности.

— Я, гражданин Сазонов, затурканная жизнью и бытом русская баба. С той поры как вышла замуж, только и делала, что боролась за этого проклятого Пухова, который, в общем-то, никогда меня, наверное, и не любил. Ничего не видела… никогда не знала другого мужчины… А он оказался подлецом, хотел меня убить, да не дали… — Софья еле сдержала готовые брызнуть слезы.

Сазонов поспешил прервать ее:

— Мы все это знаем. Личность вашего супруга нам более или менее ясна, вот и ваша проясняется. Прежде чем принять решение, я обязан известить вас о том, что от нас вам некуда идти.

— Не понимаю.

— Ваш дом вместе с надворными постройками, скотом и самим хозяином сгорел.

— Я это знаю, — Софья заплакала. — Скажите, что с детьми? Где Женя? Что с Романом? Жива ли Глаша, Нина? Мне кажется… вам все о них известно.

— В какой-то степени вы правы. Но… — собеседник развел руками, — не о всех в одинаковой степени.

— Скажите о главном. Они все живы?

— Уверенно отвечаю — живы.

— Им что-то грозит?

— К сожалению, Роман на плохом пути.

— Я так и знала! Скажите, и Женя с ним?

— Пока да.

Софья почувствовала, что у нее темнеет в глазах, но пересилила дурноту.

Сазонов позвонил, в дверь заглянул молодой человек из приемной.

— Андрея ко мне. — И снова к Софье: — Кстати, вам известно, кто вас спас в риге?..

— Нина?

— Нет.

— Прибыл по вашему приказанию.

На пороге стоял Голубев, как всегда свежевыбритый, подтянутый. Сазонов через стол протянул ему руку и, не пуская ее из своей, со сдержанной гордостью сказал:

— Именно Андрею Ивановичу вы обязаны жизнью.

Софья шагнула к Голубеву и порывисто обняла его.

Мужчины явно опешили от столь неожиданного поступка допрашиваемой. Сазонов в первую секунду строго свел брови, но уже в следующее мгновение губы его дрогнули в улыбке, глаза насмешливо сузились и с любопытством остановились на Голубеве — ему было забавно, как тот выйдет из щекотливого положения. Но Андрей не смутился, лишь ласково поглаживал широкой, сильной ладонью вздрагивавшие плечи Софьи Галактионовны, стараясь ее успокоить.

— Согласитесь, Андрей, не часто подобные сцены происходят в нашем учреждении.

Голубев лишь вздохнул в ответ.

— Однако перейдем к делу. — Сазонов кивком указал Софье на стул. — Я бы хотел еще раз подчеркнуть вашу небрежность к своему прошлому. Мне не понятно, почему следователю Бромбергу вы не сказали, кто ваш отец?

Софья лишь плечами пожала.

— Мой отец всегда был убежденным эсером. Мечтал насадить в России крепких хозяев. И в качестве образца была семья его дочери. Чем кончилась его затея, сами видите. Его любимцу раскроили череп, а дочь его ОГПУ во всех смертных грехах подозревает.

— И все-таки почему вы Бромбергу не сказали, что ваш отец революционер? — переспросил Сазонов.

— Да какой же он революционер! Ведь эсер же! Наоборот, старалась не напоминать, что отец дворянин и торговец.

— При чем тут дворянство и торговля? Я, к примеру, тоже дворянин, а по заданию своей партии какое-то время ювелирный магазин держал.

— Вы хотите сказать, что и мой отец торговал по заданию партии эсеров?

— Это не требует доказательств.

Глубоко вздохнув, Софья грустно призналась:

— Но все то, о чем вы говорите, относится к моему отцу. А я-то лично ничего не сделала полезного для революции и Советской власти.

Сазонов поморщился.

— Андрей Иванович, ты больше меня знаешь гражданку Пухову. Как понимать это заявление?

Голубев улыбнулся.

— Я давно говорил вам, Николай Петрович, что Софья Галактионовна — человек не от мира сего. И о ней лучше всего говорят факты. В деле есть документы, видимо, необходимо ознакомить Софью Галактионовну с ними.

— Не Софью Галактионовну, а гражданку Пухову, — сердито поправил Сазонов.

— Вот именно. Гражданку Пухову. Тем более речь идет о гражданском акте.

Сазонов стал листать папку, наконец нашел.

— Узнаете?

Софья медленно прочитала;

— «Акт пожертвования». — Пожала плечами. — Каких-то несколько тысяч рублей голодным детям… Вот интересно. Как он к вам попал?

— Вы забываете, где находитесь.

Голубев поднялся, попросил у Сазонова папку. Перевернул лист, показал Софье тыльную его сторону.

— Ознакомьтесь.

Софья с любопытством наклонилась над папкой, потом резко выпрямилась.

— Сто двадцать восемь тысяч?! Да чепуха это! Камушки были фальшивые.

— Николай Петрович, найдите, пожалуйста, акт экспертизы.

Сазонов полистал дело и так же молча отдал папку Андрею.

— Вот заключение комиссии.

И опять Софья с интересом углубилась в чтение. Прочла до конца, зачем-то перевернула страницу и только потом сказала:

— Ничего себе! Если б знала, поди, пожадничала бы…

Сазонов переглянулся с Голубевым.

— Любопытный вы человек, Софья Галактионовна. Потом Сазонов снова полез в ящик стола. Подал ей какие-то тетради.

— Батюшки, нашлись мои конспекты! А кто же их вытащил из тайничка?

— Все-таки освоили «Материализм и эмпириокритицизм»? — перебил ее Сазонов.

— Не совсем. Очень все сложно. Пришлось много раз перечитывать. И все урывками.

— Послушайте! Только откровенно… — опять спросил Сазонов. — А зачем это было вам нужно? Изо дня в день читать. И столько лет!

— Так интересно же! Дух захватывало, когда представляла, что будет, если все осуществится…

— Стихийный социал-демократ? Как, Андрей?

Сазонов бросил выразительный взгляд на Голубева. Поднявшись, прошелся по кабинету.

— А что вы освоили из классиков?

Софья смешалась, поводила пальцем по глянцевой поверхности стола.

— Это вы… больно уж громко — освоила. Скажем, читала. Маркса, Энгельса, Фейербаха, Гегеля, Сен-Симона…

— И кто же нравился?

Софья подняла виноватый взгляд.

— Ницше, знаете ли… Впечатлял силой своей… Сильной, мятежной хотелось быть.

Сазонов дернул плечом.

— А что такого? И я грешил Ницше в юности… — Простите, а как же воспринимали окружающие ваше, мягко говоря, странное увлечение?

— Так они и понятия не имели, чем я живу.

— А кто снабжал вас подобной литературой?

— У отца была хорошая библиотека. И еще… учитель мой. Потом он стал добрым и преданным другом.

Сазонов достал из сейфа фотографию и показал Софье.

— Господи, Станислав! — Ударение на «и» заставило Сазонова улыбнуться. Она бережно взяла фотографию и стала в нее вглядываться. — Как он? Я его не видела с семнадцатого года…

— Сейчас Станислав Александрович — в наркомате иностранных дел. Занимает довольно высокий пост.

— Рада за него. Светлый ум!

Сазонов снова улыбнулся.

— Вот-вот, вы будто спелись. Кукушка и петух. А я лично, гражданка Пухова, не могу вам до конца поверить.

Софью будто ударили — она отшатнулась.

— Может быть, я вас понимаю… — проговорила она. Плечи ее поникли.

Софья молчала. Молчал и Сазонов, лишь в задумчивости постукивал пальцами по столу. Но вот он поднялся, прошелся по кабинету, заложив руки за спину. Голубев молча и тревожно наблюдал за своим начальником.

— Мы уже не раз обсуждали ваши поступки, всю жизнь вашу просмотрели под критическим углом, — Сазонов замолчал, внимательно глядя на Софью. — Во всех ваших поступках видится что-то двойственное, недосказанное. И от старой родовой стаи вы отстали, и к новой не пристали. Вы лично не приходили к подобному выводу?

— Что-то похожее меня мучило. Не знаю, сама ли в том повинна, отец ли натолкнул на жизнь фальшивую, трудно теперь судить. Отец в могиле, и не очень-то хорошо дочери говорить о нем плохо. Скорее всего сама виновата.

— Вот это звучит правдиво. И друзья ваши во многом вас оправдывают. — Сазонов покосился на Голубева. — Впрочем, не будем повторяться. Мы уже приняли решение. С этой минуты вы можете считать себя свободной. Обвинения с вас снимаем. Надеемся, что со своей политической слепотой вы покончите.