Будь со мной - Джоанна Бриско

— Ты вообще собираешься красить этот буфет? — поинтересовалась Лелия, подняв бровь и не отрываясь от работы, когда я перелистнул газету на спортивный раздел.

Я попытался скрыть раздраженный вздох. Хлопнул рукой по столу.

— Да, — с напором сказал я.

— Можешь и не делать этого, — сказала Лелия. — Реши наконец, будешь ты это делать или нет, только не тяни резину.

— По-моему, это тебе этот буфет покоя не дает, — бросил я, чувствуя, как внутри закипает злоба.

— Ну так не крась, — ответила она на это. — Пусть эта старая развалина, кишащая древесными червями, которые расползаются на пол, стоит и дальше в своей чудной осыпающейся коричневой краске.

— Хорошо, — резко сказал я. Встал. Скорчил ей рожу. Она в ответ сделала то же самое. Напряжение спало. Я взял со стола несколько газет, чтобы застелить пол, посмотрел на кипу конвертов и счетов, которые лежали под ними. На задней стороне одного из конвертов рукой Лелии было написано «Катрин».

Я обмер. Посмотрел еще раз. Точно, написано «Катрин». Покосился на Лелию. Потом повернулся и вышел из комнаты в кабинет. Стал осматривать этот идиотский старый буфет, которому место на свалке, и почувствовал тошноту. Нужно было с этим письмом разобраться. Я вернулся в большую комнату, сделав вид, что мне нужны еще газеты.

— Катрин, — сказал я, взяв конверт из пачки, мой деланно безразличный голос прозвучал так неестественно, что пришлось прокашляться.

Она промолчала.

Я не отступал.

— М-м-м, — невнятно протянула она.

— Что ей нужно? — спросил я.

— Не знаю, — рассеянно ответила Лелия.

Выждав секунду, я сказал:

— Почему?

— Ну что? — спросила Лелия, недовольно отрываясь от работы. — Не знаю я. Она оставила мне записку, но сама куда-то уехала.

— Откуда ты знаешь?

— Что?

— То, что она уехала.

— Так говорит автоответчик ее голосовой почты. А что?

— Ничего.

Лелия вернулась к чтению.

— Интересно, МакДары тоже нет? — как бы между прочим спросил я.

— Не знаю.

— И на сколько?

— Что?

— На сколько она уехала?

— Понятия не имею.

— Я просто так спрашиваю. Мне… нужно было встретиться с МакДарой. Да Бог с ним. Где старая кисточка?

Я выглянул в окно. Увидел переплетение черных голых веток. Небо было таким тяжелым, неподвижным и серым, что мне захотелось ткнуть в него чем-нибудь, проколоть, чтобы из него повалил снег. Небрежным жестом плеснул на деревянные бока буфета ядовитые химикалии, подспудно надеясь, что жидкость попадет мне на руку и это отвлечет мое внимание, как-то уменьшит напряжение, и сделал глубокий вдох холодного воздуха, распространившегося по комнате через незакрытое окно. Едва закончив работу, я включил компьютер и вошел в сеть.

«Мать со своим огромным животом выглядела нелепо и смешно. Больше всего он был похож на коровий зад. Мне уже хотелось, чтобы все поскорее началось — чтобы она наконец отрыгнула свою любовь к тому, что находилось внутри нее, чтобы осуществилось то, чего я ждала с ужасом.

Нас оставили дома одних. Только няня внизу должна была присматривать за нами, так что мы с Эмилией смогли пойти в маленькую комнату с кремовыми стенами, чтобы тренироваться. Чем мы занимались, вряд ли смогу рассказать. Мы упражнялись в супружестве. Я была джентльменом, который приехал, чтобы забрать ее, она — девицей, конечно же, прекрасной.

Я знала, что значит быть маленькой и незаметной, но она заставила мои щеки загореться огнем, от груди до шеи меня обсыпало пунцовой пудрой. Огненная волна, на которой я неслась, причиняя мучительную боль, вынесла меня к берегам такого наслаждения, что из глаз хлынули слезы. Здесь, наверху, куда я увлекла ее, не хватало воздуха. Мы летели рядом, как чайки сквозь лазоревые арки.

Я отчетливо слышала шуршание одежды. Юбки отслаивались от меня, как обгоревшая кожа. Когда я уже не могла дышать и кровь прилила к глазам, превратив свет в темноту, тело восприняло экстаз, и я вскрикнула. Индианка, следившая за нами, подслушивала».

Утром в спальне царили сияющая тишина и спокойствие. На меня накатило мальчишеское возбуждение. Весь мир окрасился в белый цвет. На ветках непонятно как держались причудливые шапки снега. Машины засыпало по самые окна. Кабинет мой превратился в холодную светлую клетку, которая, впрочем, казалась совершенно незнакомой.

— Боже, какая красота, — произнесла Лелия и наклонилась к унитазу, ее рвало.

Вытерев рот бумажной салфеткой, она улыбнулась.

— Теперь мне намного лучше, — сказала она.

Я поцеловал ее, почувствовал запах рвоты, но мне было все равно. Отвел ее на кухню, поддерживая под руку. Где-то на задворках памяти затрепыхались какие-то смутные воспоминания из предыдущего вечера. Вспомнил. «Индианка». Вот то слово, которое меня беспокоило. Подумал, может быть, так она употребила это слово в качестве некого расистского оскорбления в адрес моей подруги? Я тут же забеспокоился, возникло яростное желание защитить Лелию. Я обнял ее и потрепал по плечу.

В кристальном холодном воздухе идти было легко. Мы заметили соседа, который стоял в безрукавке с дымящейся кружкой в руке и осматривал площадь. По небу пролетела одинокая птица. Никогда я еще не видел столько снега в центре Лондона. Лелия сейчас работала дома (проснулся «инстинкт гнезда», как она говорила), так что пол теперь сверкал старыми половицами, окна украшали новые занавески. Мы поставили на плиту кофеварку эспрессо, и к запахам снега и теплой древесины добавился аромат кофе, что напомнило мне о зиме, проведенной в лесах Новой Англии. Лелия достала клетчатые салфетки («гинем», называла их она, завсегдатай одежных магазинов), и мне захотелось, уютно устроившись вместе с ней в кровати, наблюдать за развитием этого изумительного настоящего зимнего дня по движению теней на потолке, подумать.

Она была спокойной и мягкой. Волосы небрежно зачесаны назад и схвачены заколкой, в складках халата видны недавно увеличившиеся груди. Я надеялся, что ей сейчас не захочется говорить о ребенке. Она помыла яблоко и неожиданно бросила его мне, чтобы я взял его с собой на работу. Открыла рот, изображая удивление, когда я его поймал, и у меня в голове родилась странная мысль: как здорово было бы видеть в этом теплой квартирке, которую мы сделали своим домом, ребенка, бьющего ножками и ручками, улыбающегося, капризничающего.

Я вышел на улицу навстречу холодному утру. Воздух проник сквозь одежду, зашевелились неопределенные сексуальные фантазии. Все вокруг было таким белым, что у меня заболели глаза. Когда я отошел на несколько шагов, в окно постучала Лелия, я повернулся, и мы помахали друг другу.

Где сейчас Сильвия Лавинь? А какая разница? Может быть, где-то тут на снегу можно было найти отпечатки ее маленьких ног, но мне было на это наплевать. Люди на улицах улыбались. На Гилфорд-стрит из окна высовывался какой-то мужчина, он курил и что-то тихо напевал. Медленным шагом я дошел до работы. Настроение у всех в офисе было приподнятое, словно еще раз наступило Рождество. Незначительное изменение в погоде наполнило день новым смыслом. Меня так и подмывало кому-нибудь позвонить только ради того, чтобы обсудить погоду. В обеденный перерыв мы затеяли игру в снежки на плоской крыше над офисами редакции воскресного приложения. Взрослые мужчины и женщины хохотали и носились по снегу, их отрывистый кашель сотрясал холодный воздух. В небо поднимался сигаретный дым. По очкам всегда чопорной редакторши образовательного раздела стекали капельки растаявшего снега; секретари и другие работники, получив законный способ проявить накопившиеся обиды и желания, забрасывали друг друга снежками. Мы горланили и смеялись, доходя до изнеможения. На черной полоске внизу гудели машины. Вдалеке в дымке была видна громадина собора Святого Павла.

Когда снег попал мне на губы, я в первый раз за несколько дней почувствовал себя счастливым. Здесь, наверху, Катрин и Сильвии до меня не добраться. Ничего плохого просто не может произойти, когда царит такое возбуждение и веселье.

Вниз спускались, переводя дыхание и откашливаясь, волосы у меня на голове были влажные, на лбу все еще не растаял снег. Напротив двери в свой офис я заметил стройную фигуру с каштановыми волосами, за стеклянной перегородкой она разговаривала с литературным редактором воскресного выпуска.

От удивления я чуть не поперхнулся. «Что за черт?!» — подумал я.

Не веря своим глазам, я оторопело вперился в них взглядом, ощущения были такие, словно я со всего разгона налетел на стену. Какие у нее могут быть дела с Питером Стронсоном? Как у нее хватило наглости приходить сюда? Как она вообще посмела? Мимо меня прошли остальные, тяжело дыша, оставляя на ковровом покрытии снежные следы и возбужденно переговариваясь. Я подождал, пока все забьются в лифт или отправятся вниз по лестнице. И что теперь? Сильвия Лавинь. Нужно было как-то отквитаться за унижение. Приступ негодования требовал выхода. Захотелось послушать, что она теперь скажет. Стал ждать, пока последняя партия коллег упаковалась в лифт, потом и она пошла по направлению ко мне, продолжая говорить, глядя немного перед собой. Коротко попрощалась со Стронсоном и пошла по коридору прямо на меня.