Твоя вина - Мерседес Рон

он играет с сестренкой: это был совершенно другой Ник, милый и терпеливый, веселый и надежный.

На мгновение наступила тишина, а затем Николас вздохнул.

– Ее привела мать, – пояснил он тоном, который я слишком хорошо знала. – И это надо видеть… она вся такая надутая, настоящая сорокалетняя Барби. Она понимает, что при ребенке я не буду обращаться к ней так, как она того заслуживает.

Проклятье. Я еще не забыла, как плохо ему стало, когда Мэдди очутилась в больнице. В его голосе было столько отчаяния, а на глаза навернулись горькие слезы. Он так любил младшую сестру, но не слишком часто с ней виделся…

– Не следовало форсировать события, – раздраженно заметила я.

Ник, конечно, понимал, что мать хочет восстановить с ним контакт, в конце концов, он ведь ее сын, но нельзя было помещать парня между молотом и наковальней.

– Не возьму в толк, какого черта ей надо, но я не хочу ее видеть, мне незачем что-либо знать о ней или о ее жизни, – зло добавил Ник, однако я уловила в его голосе умело скрытую грусть и сразу же сообразила, что в глубине души он жаждет увидеться с матерью и, наверное, поговорить с ней начистоту.

– Николас… тебе не кажется, что… – осторожно начала я, но он прервал меня.

– Пожалуйста, Ноа, не надо, даже не пытайся! Я не собираюсь общаться с этой женщиной, не желаю находиться с ней в одной комнате! – рявкнул Ник.

Только однажды я намекнула, что ему все же стоит встретиться с матерью, дать ей возможность объясниться или, по крайней мере, попытаться сохранить добрые отношения, но он пришел в ярость. Было что-то еще, что Ник не рассказывал мне. Я понимала, что он бы не ненавидел ее с такой силой только по той причине, что она его бросила. Разумеется, для ребенка, это самое ужасное, но случилось кое-что еще.

Ник хранил от меня какой-то секрет, связанный с его мамой, и не хотел им делиться со мной.

– Ладно, извини, – согласилась я, пытаясь разрядить атмосферу.

Он беспокойно задышал в телефон.

– Я мечтаю проникнуть в тебя, Ноа, забыть обо всем дерьме и часами заниматься с тобой любовью. Будь проклят час, когда ты уехала.

Услышав его слова, я почувствовала, как бабочки порхают в животе. Я еще сердилась, но слова Ника разожгли мою страсть. Мне так хотелось оказаться в его объятиях, позволить ему целовать мое тело, почувствовать, как его руки обездвиживают меня на кровати, твердо и уверенно, но всегда с бесконечной нежностью и заботой…

– Мне жаль, что мой отъезд так ужасен для тебя… правда, Ник. Я тоже мечтаю быть с тобой прямо сейчас, – ответила я, пытаясь достучаться до парня, но осознавая, что Николас – человек, которому нужен физический контакт, чтобы почувствовать себя хорошо и ощущать, что его любят… Не представляю, достаточно ли моих фраз, чтобы заставить его понять, как сильно я его люблю и как мне жаль, что он страдает из-за матери, и никто не может помочь, кроме меня, поскольку он никогда не говорил об этом ни с кем, даже с Лионом.

– Не волнуйся за меня, Ноа, я в порядке, – заявил он секунду спустя. С одной стороны, Ник хотел, чтобы путешествие было приятным, но с другой – упрекал, потому что я оставила его.

Я вздохнула и подумала, что моя мама наверняка уже проснулась. Мы долго спали, и, если хотели успеть сделать все, что планировали сегодня, должны были поторопиться.

– Мне пора, – сообщила я, хотя и желала говорить с ним часами.

Он молчал.

– Береги себя. Я тебя люблю, – наконец сказал он и дал отбой.

Путешествие было потрясающим, как бы я ни скучала по Нику, я не могла поверить, что мне посчастливилось побывать во всех этих замечательных местах. Италия мне очень понравилась, мы посетили римский Колизей и гуляли по старым улицам, ели тортеллини, начиненные сыром, мясом и овощами, и лучшее малиновое мороженое, которое я когда-либо пробовала в жизни.

А теперь мы уже второй день в Лондоне. Я влюбилась в этот город. Все здесь казалось сошедшим прямо из романа Диккенса. Книги английских классиков, которые я успела прочитать, помогли мне познакомиться с британской столицей. Я словно переносилась в романтические истории, в которых женщины прогуливались по Гайд-парку верхом или пешком, всегда в компании своих спутников, разумеется.

Повсюду возвышались старинные, но прекрасно сохранившиеся здания. На улице Пикадилли, как всегда, бродили толпы людей: менеджеры в деловых костюмах, хиппи в разноцветных вязаных шапочках и просто туристы, такие же, как и я, прогуливались туда-сюда и любовались витринами этой великолепной улицы. Универмаг «Хэрродс» очаровал меня, но также и ужаснул ценами, хотя, думаю, кому-то вроде Лейстеров отдать десять фунтов за крошечную упаковку шоколадных конфет не составляло никакого труда.

Мама была в восторге от лондонского великолепия. Она казалась такой же взбудораженной, как и я, а ведь она и Уильям уже успели попутешествовать вдвоем. Медовый месяц они тоже провели в Лондоне, а затем отправились на две недели в Дубай.

Тем не менее мать была гораздо более подготовленной, что было видно невооруженным глазом. Она даже посмеивалась надо мной, но мы обе знали, что, сколько бы городов она ни повидала, эта поездка для нее – особенная, ведь мы проводили все дни вместе.

Шло время. Мы путешествовали уже четырнадцать дней. Еще предстояло посетить Францию и Испанию. Уже минуло три дня с момента последнего разговора с Николасом. Обычно мне не приходилось делить номер с мамой. Мы всегда спали в люксе с двумя отдельными комнатами, но во Франции с бронированием что-то перепутали, поэтому мы оказались не просто в одном номере, но и в одной кровати.

– Тебе нравится Париж? – спросила мама, снимая сережки.

Она уже надела пижаму, а я была завернута в полотенце, с волос капала вода: только что я приняла душ.

– Прекрасный город, – ответила я, вытираясь.

Я повернулась к зеркалу, у которого мама расчесывала волосы. Ее глаза в зеркале на несколько секунд застыли, рассматривая шрам на моем животе.

Я не должна была раздеваться перед ней. Я ведь знала, как она огорчается каждый раз, когда видит свидетельство того, что в детстве я едва не погибла, спасаясь от отца. В ней воскресали плохие воспоминания, они пронзали ее разум, и я захотела заставить мать вернуться к любой радостной мысли, прежде чем она обвинит себя в чем-то, в чем не виновата.

– Ты говорила с Николасом? – спросила она через минуту, когда я забралась в постель уже в пижаме и