Сага о Форсайтах - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«После нашего свидания я все узнал о прошлом наших родителей. Тебе пересказывать не буду – думаю, ты и сама знала, когда мы встречались у Джун. Она говорит, знала. Если так, Флер, ты должна была мне рассказать. Полагаю, тебе известна только история твоего отца. Мне – история моей матери, ужасная история. Сейчас она в таком горе, что я не могу совершить поступок, который причинит ей еще бо́льшую боль. Конечно, я целыми днями тоскую по тебе, однако не думаю, что мы когда-нибудь сможем быть вместе. Сила, которая нас разделяет, слишком велика».
Ее обман открылся. Однако Джон – она чувствовала – простил ей эту уловку. Дело было в другом. Сердце ее затрепетало, а ноги подкосились именно тогда, когда он упомянул свою мать.
Первым побуждением Флер было ответить, вторым – не отвечать. В последующие дни эти побуждения продолжали бороться друг с другом, меж тем как отчаянная решимость росла. Не зря же она была дочерью своего отца! Та твердость воли, которая, с одной стороны, сделала Сомса Сомсом, а с другой стороны, однажды его погубила, была присуща и Флер. Это был костяк ее натуры, украшенной оборками французской грации и ловкости. Мысленно она всегда ставила рядом с глаголом «иметь» местоимение «я». Как бы то ни было, сейчас она скрывала признаки растущего отчаяния, предаваясь всем речным развлечениям, которых не отменял дождливый и ветреный июль, с таким видом, будто ничто ее не беспокоило. Пользуясь этим, ее вечный преследователь, Майкл Монт, пренебрегал своими издательскими обязанностями так, как до него не позволял себе ни один «желторотый баронет».
Сомс был озадачен. Веселая беззаботность дочери почти обманула его. Почти. Он не мог не заметить ее неподвижных взглядов, устремленных в никуда, и слабого света в окне ее спальни после полуночи. О чем Флер размышляла в поздние часы, когда ей следовало спать? Спросить он не решался, а сама она после того короткого разговора в бильярдной ничего больше ему не сказала.
В состоянии молчаливой неопределенности и застало их приглашение Уинифрид пообедать на Грин-стрит, а затем пойти посмотреть «презабавную вещицу» – «Оперу нищего»[86]. Кстати, не приведут ли они какого-нибудь молодого человека, чтобы получилось две пары? В театре Сомс предпочитал не смотреть ничего, однако приглашение принял, потому что Флер предпочитала смотреть все. Они сели в автомобиль и приехали, захватив с собою Майкла Монта, который был на седьмом небе от счастья и показался Уинифрид «очень забавным».
«Опера нищего» озадачила Сомса: люди неприятные, сюжет циничный. Уинифрид была «заинтригована» – главным образом костюмами, хотя и музыка не резала ей слух. (А вот вчера она смотрела русский балет и приехала на целый час раньше, когда еще шел предыдущий спектакль. Так там все певцы то бледнели, то апоплектически багровели от страшной боязни случайно не сфальшивить.) Майкл Монт пришел в восторг. И все трое хотели знать, что думает Флер. Но Флер вовсе не думала об «Опере нищего». Ее идея фикс, стоя на сцене, пела вместе с Полли, мимировала вместе с Филчем, танцевала с Дженни, принимала позы вместе с Люси Локит, целовалась, исполняла арии и обнималась вместе с Макхитом. Ее губы могли улыбаться, а руки аплодировать, но на самом деле сатирический шедевр позапрошлого века произвел на нее не большее впечатление, чем какое-нибудь жалкое современное ревю. Когда они сели в автомобиль, чтобы ехать обратно, ей было тяжко оттого, что рядом Майкл Монт, а не Джон. Когда их тряхнуло и молодой человек случайно коснулся ее руки, она лишь подумала: «Ах, если бы это была рука Джона!» Когда бодрый голос Монта (менее громкий, чем обычно, потому что они сидели рядом) что-то говорил сквозь шум мотора, она улыбалась и тоже что-то ему говорила, мысленно вздыхая: «Ах, если бы это был голос Джона!» А когда он сказал: «Флер, в этом платье вы сущий ангел!» – она ответила: «Правда? Вам нравится?», про себя прибавив: «Если бы Джон мог меня видеть!»
По дороге домой Флер приняла решение. Она поедет в Робин-Хилл – одна, на машине, ни слова не сказав ни ему, ни отцу. После его письма прошло девять дней, и больше ждать нельзя. Поедет в понедельник же! Несколько обнадеженная этим решением, Флер стала благосклоннее к Майклу Монту. Теперь, когда впереди что-то забрезжило, ей легче было проявлять терпение и отвечать на любезности. Молодой человек мог остаться на ужин, пить, как обычно, за ее здоровье, танцевать с нею, сжимать ее руку, вздыхать – словом, делать, что душа пожелает. Он вызывал у нее лишь легкую досаду, мешая развитию навязчивой идеи. Флер даже жалела его, насколько была сейчас в состоянии жалеть кого-то, кроме себя. За ужином Монт нес еще большую чушь, чем обычно, про то, что называл «смертью карманных округов[87]». Флер не слушала, зато слушал ее отец – с улыбкой, означавшей несогласие, если не злобу.
– Молодое поколение думает не так, как вы, сэр. Правда, Флер?
Флер пожала плечами: из всего молодого поколения для нее существовал один Джон, а что он думал, она не знала.
– Молодое поколение станет думать, как я, когда поживет с мое, мистер Монт. Человеческая природа неизменна.
– С этим я не спорю, сэр, но формы мысли со временем все же меняются. Преследование своекорыстных интересов – это та форма, которая скоро
