В социальных сетях - Иван Зорин

– Давай, – соглашался Олег Держикрач.

Но оба знали, что никуда не поедут, что город, как гиена, не выпускает добычи, отправляя на окраину с разросшимся кладбищем. Им оставалось бродить по улицам, разгадывая кроссворд, где по вертикали нависали мрачные многоэтажки, а по горизонтали светились окна, и стараться прочитать свою судьбу. Охладев к Интернету, Олег Держикрач пожалел, что сделал администратором Степаниду Пчель. Возможно, жена увлеклась бы «групповой терапией», как он назвал свою затею, начав переписку от его имени? У скуки двадцать четыре головы, к тому же, как у гидры, ежесуточно вырастают новые, и Олег Держикрач нет-нет да и появлялся в группе.

«У вас ярко выраженный невроз, – поставил он заочный диагноз Зинаиде Пчель. – Попробуйте стать добрее. Берите пример с однофамилицы».

«Сестры, – уточнила Зинаида. – Постараюсь».

И завела Аделаиду.

Сколько себя помнила, Зинаида Пчель работала школьной учительницей. «Словесность – разборчивая невеста, – начинала она свой первый урок. – Она уступает только достойнейшим». Ученики кивали, склонившись над тетрадями, так что казалось, будто они скребут парты носом, но сама учительница давно не верила в свои слова. «Жизнь проще книг, – думала она, навалившись на стол грудью, от которой распахивался халат, и черкая красным карандашом тетради с домашними сочинениями. – Жизнь проще, потому что ее автор мудрее». С классом Зинаида легко находила общий язык, но не встречала понимания.

– Все живут врозь, у каждого свой городок в табакерке, – диктовала она, гадая про себя, хорошо это или плохо.

– Табачок, – поправляли ее. – В табакерке у каждого свой табачок.

Ее лицо принимало виноватое выражение, она тут же соглашалась, отмечая, что надежды на понимание школьниками ее аллюзий лежат в области ее иллюзий.

Зинаида Пчель слыла синим чулком, у нее не было любимчиков, так что «двойки» сыпались дождем на всех без исключения. «Эй, там, на камчатке! – поднимала она из-за дальней парты. – Дневник на стол! И быстрее, вы что, русский язык не понимаете?» Поправляя у классной доски строгую клетчатую юбку, Зинаида Пчель с серьезным видом выводила мелом фамилии известных писателей, недоумевая про себя, почему в ее список попали те, а не другие. «Игра в классики», – писала она очередное имя, а на выпускном балу раскрывала закон жизни:

– Главное, идти в ногу со временем, не спотыкаясь о вечные вопросы.

– А что такое вечные вопросы? – спрашивали ее выпускники.

– То, что мы проходили, – вздыхала Зинаида Пчель и думала, что учила их правильно, что у них теперь есть шанс занять место под солнцем, раз они так и не научились понимать русский язык.

Долгими зимними вечерами, когда сиреневый сумрак плыл в низкое окно, Зинаида Пчель сочиняла рассказы. Это было ее тайным увлечением, о котором не знала даже сестра. Раз в месяц Зинаида, аккуратно запечатав, отправляла с почты большой конверт, на котором выводила адрес редакции – каждый раз новой. И на ту же почту конверт каждый раз возвращался нераспечатанным. По дороге домой Зинаида разрывала его в клочья и выбрасывала в зиявший за пригорком овраг – подальше от глаз сестры. Получив отказ, она не плакала, только крепче сжимала кулаки, а ее губ было не разжать. О своем рассказе она сразу забывала, будто его никогда и не существовало, а дома тотчас приступала к новому, замысел которого созревал у нее по дороге. Писала Зинаида быстро, презирая черновики, сразу набело, и, прежде чем лечь в постель, успевала поставить точку. Разглаживая складки, она тщательно стелила простынь, взбивала подушку и засыпала в счастливом удовлетворении, будто занималась любовью.

Ее сестра, Степанида Пчель, по утрам просыпалась с нездоровым румянцем, который не сходил с лица весь день. Поставив на плиту кастрюлю с парой яиц, она шла в ванную, пудрилась там, пока не выкипала вся вода, – тогда, выключив газ, она, застегиваясь на ходу, выскакивала на работу, не забывая сунуть в карман пудреницу. Степанида Пчель была мелким чиновником. Делать карьеру ей было поздно, да и глупо, как она считала, тратить оставшуюся жизнь ни на что. Работала она мало, старательно избегая просителей, которые вызывали у нее головную боль. Городок маленький – две улочки, убегавшие от площади с носовой платок, – и днем Степаниду Пчель часто видели в магазине одежды, где она долго выбирала платья, но, перемерив весь гардероб, так ничего и не покупала. «Ничего страшного, – оправдывала она свое отсутствие на работе, – все идет своим чередом и разрешается само собой, хоть бы меня и не было». Степанида Пчель была глубоко убеждена, что, если распустить правительство, жизнь останется прежней, нисколько не поменявшись ни к лучшему, ни к худшему. Во взятках она не видела ничего дурного, однако разделяла тех, кто дает, и тех, кто берет. «Дают сильные, берут слабые, – говорила она. – Давать – значит покупать, брать – значит продаваться». При этом Степанида Пчель и сама брала бы взятки хоть борзыми щенками, но ей не давали. На работе она перебирала бумажки, перекладывая их в строгой последовательности – из почтового ящика, куда приходили письма от населения, она относила их к начальству, через небольшой срок приносила к себе в кабинет, положив в папку справа, потом они постепенно перемещались налево, ближе к мусорному ведру, куда рано или поздно попадали. Заведенный порядок был незыблем, как ночь, и Степанида гордилась своей методичностью. О чиновниках она была невысокого мнения. «Отбери у нас кресло, и что останется? – говорила она, закрывшись одна в кабинете и вертясь перед зеркалом. – А человека незаурядного и в бане разглядишь».

Развлечений в городе было кот наплакал – крестины, похороны, пожар, и календарь в нем не наполнялся событиями, делая дни неразличимыми, похожими, как галки. «Хоть бы сгорело, – умирая от скуки, косились местные на здание, в котором работала Степанида. – Или крышу ураганом снесло». Десятилетиями в городке ничего не происходило, и, чтобы не сойти с ума, жители, за неимением лучшего, привязывали свою жизнь к временам года. Ритмы их организма подстраивались под перемену погоды – зимой они ползали, как сонные мухи, зато летом колотились о жизнь, как о стекло. Из-за этой зависимости движение на дорогах с холодами замирало, и только одинокий трамвай, бесстрашно громыхая по рельсам, пробивался от одной заснеженной остановки к другой, блуждая в сугробах, которые весной превращали его в корабль. Из всех чувств у горожан преобладала зависть. Они завидовали тому, кто купил гараж, и тому, кто, продав, получил за него деньги, тому, кто женился, и тому, кто развелся, бездетные завидовали многодетным, многодетные – одиноким, те, у кого к дождю ломили кости, – тем, у кого на морозе слезились глаза, и все вместе – тем, кто уехал.

Степанида Пчель была натура противоречивая. Она ненавидела мужчин, но готова была у каждого повиснуть на шее, бросала курить, но на всякий случай держала в пудренице окурки. Ей уже не верилось, что новый день принесет что-то необычное и радостное, однако к вечеру, когда этого не случалось, она расстраивалась до слез. «Ну, вот опять», – точно девочка, кусала она тонкие губы, и в этом «ну, вот опять» проступала обида за еще один бесцельно прожитый день. Разобрав постель, Степанида долго не ложилась, ей не хотелось так бездарно заканчивать день, оттягивая сон, она втайне надеялась, что оставшиеся минуты принесут что-то необыкновенное, и засыпала лишь сломленная усталостью и разочарованием. Получив в распоряжение группу, Степанида Пчель сразу выпустила из поля зрения женскую половину, сосредоточившись на мужской, где первым ее внимание привлек Сидор Куляш.

«Сознание определяется сегодня не бытием, а информационным полем, – пел он свою старую песнь. – Мы переживаем эпоху, когда сознание отражает небытие».

«Сознание отражает небытие, – спотыкалась Степанида Пчель, видя здесь глубокий смысл. – Сознание отражает небытие». Степанида перечитывала фразу до тех пор, пока не начинали слезиться глаза, и она уже не могла понять, кто кого отражает: сознание небытие или небытие – сознание. «Надо спросить у Зинаиды», – сначала решила она, но потом передумала – это значило бы обнаружить невежество, а главное – выдать свой интерес к мужчине.

– Мало тебя за нос водили? – говорила ей сестра за вечерним «дураком». – Пора бы уж поумнеть.

– Как ты?

– А что у меня плохого? – подкидывала Зинаида червового короля. – Принимай, если не можешь побить. Вот так с мужиками и надо!

Степанида смотрела на ее выцветшие глаза, осунувшееся лицо и безуспешно вспоминала, когда в последний раз у Зинаиды был мужчина.

– А твой директор? – наконец вспомнила она.

– Что директор? – вспыхнула сестра. – И почему мой, у него жена.

Директором ее школы был сухощавый, подтянутый москвич, покоривший ее сердце сразу после перевода в провинцию. Он писал плохие стихи, которые читал нараспев высоким заунывным голосом, далеко отставив ладони, и которые от этого становились еще хуже. Но любовь превращала их в божественные сонеты, и Зинаида Пчель восторженно аплодировала, когда после уроков они запирались в директорском кабинете. А потом они занимались любовью на столе посреди тетрадей с чернильными кляксами и классных журналов, так что на спине у нее отпечатывались отметки, по которым можно было проследить успеваемость ее учеников. Об их романе знал весь город, Зинаида Пчель ради директора бросила мужа, а он ради нее сделал предложение другой.