В социальных сетях - Иван Зорин

– Один до Москвы? – подняла голову кассирша.

Сидор взглянул на Зинаиду.

– Давайте два, – решительно сказал он. Отойдя с билетами от кассы, взял Зинаиду под руку: – Я угадал?

Зинаида зарделась и чихнула. А через час поезд, глотая шпалы, отстукивал: «В Москву! В Москву! В Москву!»

Так Степанида Пчель, разрушив свое счастье, создала чужое. Сняв в прихожей очки, она долго смотрела в зеркало и видела в нем изможденную женщину, обреченную до конца дней на городские сплетни, интернет-троллинг и вечерний пасьянс. Потом она достала губную помаду и подписала под своим отражением на стекле: «У нее все было в прошлом, в котором ничего не было». Махнув рукой, Степанида прошла в комнату, склонилась к спящей дочери, на ангельском лице которой еще не проступили заботы, и неожиданно для себя тихо рассмеялась.

Был поздний вечер, но жара, измучившая всех в это злое лето, еще не спала. За окном чернели кусты смородины, двускатную крышу тихо скребли яблоневые ветки, которым на чердаке отвечали мыши. Зинаида Пчель отложила лист бумаги и, достав из ящика пепельницу, закурила. Уже месяц ее бил по утрам кашель, и, сокращая ежедневное количество сигарет, она дала себе слово курить, только закончив новый рассказ. Зинаида была нервной, рано увядшей учительницей русского языка и хваталась за сочинительство, как за соломинку в море одиночества. Лучшие годы Зинаида провела в забытом богом провинциальном захолустье, откуда в молодости выезжала только на учебу в университет, у нее никогда не было мужа, не было сестры с ребенком, не было романа с директором школы, она чахла от тоски и в интернет-группе присутствовала еще в двух образах: Степаниды и Аделаиды.

Докурив, Зинаида затушила сигарету в почерневшей пепельнице, перечитала рассказ и чуть не расплакалась. Он назывался:

«ТРИ СЕСТРЫ».

Бесы

Текучка в интернет-группах – явление обычное, и сообщество, основанное Олегом Держикрачем, не составляло исключения. Бывало, в него заскакивали, чтобы оставить один-два поста, на которые старожилы не обращали внимания, но случалось, что новички надолго в нем задерживались.

«Жирные коты, – оставил сообщение некто Афанасий Голохват, не соблюдая знаков препинания. – Да да нами правят жирные коты». Аватарой у него была гильотина, и это было его первое появление в группе.

«И они давно не ловят мышей», – поддержала его Зинаида Пчель.

Аделаида тут же оставила смайлик.

«Крысы, – уточнил Иннокентий Скородум. – Наверху сидят крысы».

Афанасий Голохват был молод, носил потертые джинсы и, разговаривая, не вынимал наушники. От его худощавой, чуть сгорбленной фигуры веяло романтизмом. «Так жить нельзя, – думал он, возвращаясь с квартиры, где обсуждали судьбу страны. – Довольно быть эмигрантами в собственном доме!» Подобные смелые разговоры опьяняли, после них делалось весело, как в детстве, когда Афанасий прогуливал уроки. «Революция, революция», – повторял он, шагая по бульвару, на котором Модест Одинаров когда-то кормил голубей. В квартире, откуда он вышел, было накурено, разило горьким мужским потом, красным вином, опрокинутым на скатерть с засохшими в вазе гвоздиками, а запахи, собранные со всего города, были настолько густые, что, казалось, не давали доступа воздуху из распахнутых настежь форточек. Но этого никто не замечал. Горячие головы обсуждали, что будут делать, когда придут к власти, не сомневаясь, что сгнивший режим обречен.

– Отцы и деды склоняли головы перед злом, – говорил ровесник Афанасия с высоким лбом и горящими глазами. – Они приспосабливались, пресмыкались, но мы не собираемся терпеть!

Ему бурно рукоплескали.

– Нас вынуждают быть негодяями, говоря, что так устроен мир, – поднимался другой, с пышной шевелюрой. – К черту такой мир! Кто будет о нем сожалеть? Только законченные мерзавцы могут его оправдывать! Мой отец-банкир перевел мне на совершеннолетие миллион. Думал меня подкупить, думал, я стану таким же кровососом. Но он ошибся – я отрекаюсь от его грязных делишек и жертвую деньги на революцию!

Тряхнув волосами, он достал из кармана пластиковую карточку и швырнул на стол. Его жест был встречен аплодисментами.

– Товарищи, – поднялся мужчина постарше, – режим на последнем издыхании, его остается слегка подтолкнуть. Нам нужно оружие и документы для тех, за кем охотится полиция. Миллион – хорошо, но мало. Наша касса пуста, прошу делать взносы.

На стол полетели кредитки, часы и обручальные кольца. Вытряхнув все, что было, Афанасий Голохват также внес свою лепту, и теперь ему казалось, будто прохожие заговорщически ему улыбаются. Мир для Афанасия Голохвата делился на единомышленников и врагов, и он был уверен, что на дальней лавочке негодующе размахивают кулаками, потому что обсуждают правительство. Стоял погожий летний день, в кустах чирикали воробьи. Афанасию представлялась революция. «Это носится в воздухе», – вспоминал он речи, которые слышал в квартире, и его лицо обретало страстное выражение. В группу Афанасий Голохват попал случайно, прочитав историю Раскольникова. Самого Раскольникова на сайте уже не было, остались только следы его пребывания в виде мертвых постов, и Афанасий Голохват жалел, что опоздал, иначе бы он поддержал киллера. Много раз, возвращаясь к этой истории, он думал, что Раскольников совершенно прав: стоит убрать препятствие из горстки негодяев, и жизнь наладится, а все остальное идет от лицемерия и душевной лени. Афанасий Голохват дал себе слово разогнать «шайку зажравшихся обывателей», как он называл собравшихся в группе, сбить с них буржуазную спесь. «Я не обыватель, – засунув руки в карманы, твердил он, шагая по бульвару. – Я не обыватель». Ноги принесли его в студенческое общежитие. Прыгая через ступеньки, он поднялся к себе в комнату мимо дремавшей седой вахтерши, которая видела во сне лес, – она провела жизнь в большом городе, мечтая о тихой речке, осенних криках журавлей и огороде, где могла бы возиться целыми днями, сажая капусту, и теперь во сне бежала по густой пряной траве и парила над колючими, мокрыми от росы кустарниками.

Афанасий Голохват ударом с носка открыл дверь и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Пошел дождь. Ровный стук крупных капель о цинковый карниз приглашал ко сну, но Афанасий Голохват лежал в сумерках с открытыми глазами, разглядывая трещины на потолке, и тихо улыбался.

Пройдет много лет, и, став отцом многочисленного семейства, Афанасий Голохват, щупая раз перед зеркалом выросший живот, с усмешкой вспомнит, как возвращался по бульвару с очередного «квартирника», вспомнит собравшихся там людей, давно ставших призраками, и отмахнется от них рукой, будто пугая кур. Повернувшись в профиль, он потрогает щетину на щеке, наполнив мыльницу, взобьет кисточкой разноцветные пузыри и, глядя, как они лопаются, вспомнит время, когда бриться, чтобы выглядеть свежим, было совсем не обязательно, опять вернется в памяти к бурным переживаниям юности, перебирая тогдашних единомышленников, которых он оставил на душной квартире со спертым воздухом, а потом вдруг осознает, что тот далекий летний день был самым счастливым в его долгой тусклой жизни. Тогда уже не будет в шкафу потертых джинсов, не будет интернет-группы, в которой можно оставить: «Для счастья нужно совсем немного – общий враг, товарищи по борьбе и уверенность в победе».

Наутро Афанасий Голохват был все еще под впечатлением от «квартирника». Умываясь, он повертел пальцами длинный хрящеватый нос с острыми крыльями, состроив себе в зеркале рожу, высунул язык и со смехом бросился к компьютеру. В Интернете он сначала проверил почту, пробежав глазами письмо от матери, а потом, зайдя в группу, все так же без знаков препинания, которые презирал, написал: «Долой жирных котов товарищи долой жирных котов».

Первым откликнулся Иннокентий Скородум:

«Чтобы из темных щелей вылезли крысы? Революцию замышляют романтики, осуществляют прагматики, а ее плодами пользуются негодяи».

«А эту фразу повторяют обыватели, всю жизнь просидевшие в своих норах, – подключилась Зинаида Пчель. – Афанасий Голохват, меня тоже не устраивает правительство!»

«Наше правительство не хуже других, – ответил ей Иннокентий Скородум. – Или вы хотите, чтобы они честно признались: «Нам плевать на вас, мы хотим красиво жить»? Конечно, таким можно было без колебаний отдать голос на выборах. Но они держат нас за детей, которые страшатся правды. А может, так и есть? Однако с возрастом меня не покидает странное ощущение. Мы могли сидеть с ними за одной партой, дразнить вместе учителей, проказничать, я мог видеть их дурные поступки, которых в детстве никто не избежал. А теперь от этих людей зависит моя судьба. Кто они? Почему распоряжаются моей жизнью?»

Авдей Каллистратов тоже ходил на тайные собрания, слушал разговоры о революции, в которую не верил. «А хоть бы и случилась, – думал он, – все вернется на круги своя. И дело даже не в пролитой крови, а в том, что прольется она напрасно». На квартирах Авдей Каллистратов обнаруживал себя среди мальчишек, знал наперед, чем все обернется, видел, что сила вещей рано или поздно превратит их в таких же жирных котов, которые вызывают у них негодование. И все равно посещал их тайные вечери, куда его гнало одиночество. «Только росток живет, – вспоминал он китайскую мудрость. – Состоявшееся уже умерло». И, посещая «квартирники», где жизнь била ключом, Авдей Каллистратов грелся у чужого огня. Исходя из своего богатого опыта, он давал разумные советы, а про себя думал: «Разве можно обсуждать, как жить, если не знаешь зачем?» Вскоре Авдей Каллистратов стал пользоваться уважением, превратившись в министра теневого кабинета, и никто не догадывался, что он таким образом скрашивает жизнь. Его прежние отношения с писателями научили Авдея Каллистратова держать язык за зубами, но в интернет-группе он разоткровенничался: