В социальных сетях - Иван Зорин

Афанасий Голохват отвечал ему дружеским смайликом.

«С вами всерьез обсуждают, чего больше: позитива в негативе или негатива в позитиве, – проповедовал Никита Мозырь в другой раз. – Вам морочат голову, рассуждая об экономике, политике, социологии, а за глаза смеются: «Вкалывай, ослик, впереди морковка!» Вот и вся программа!»

Читая его посты, Авдей Каллистратов грустно ухмылялся: «Социализм слишком хорош, люди его недостойны. Сейчас бедные завидуют богатым, а если всех уравнять, будут завидовать друг другу».

«Вы правы только наполовину, – написал он Никите Мозырю. – Имущественное неравенство, безусловно, влечет отчуждение, приходится смириться с ощущением того, что ты никому не нужен, а твоя жизнь, как и смерть, останется незамеченной. Однако при капитализме проще спрятаться, затеряться. Чем ближе узнаешь людей, тем дальше хочется от них быть. А при социализме куда деваться? Любой имеет право тебя учить. Вот и выбирай между бесчувственным равнодушием и постоянным давлением».

С тех пор как ушла Даша, Авдей Каллистратов сильно сдал, седина, серебрившая раньше виски, захватила теперь всю голову, и он, как болотную жижу, облепившую со всех сторон, чувствовал свое одиночество. В молодости он смотрел на жизнь снизу, как на темневший на горе лес, представлявшийся интригующе загадочным, но с годами незаметно для себя стал оглядываться на нее, как на редкую, просвечивающую насквозь рощицу, которую с вершины можно окинуть одним взглядом. Наблюдая поколение Никиты Мозыря, Авдей Каллистратов думал, что каждое время уродует по-своему, и только вечность, наложив свой макияж, сделает всех похожими. Следовательно, убеждать в своей истине, доказывать свою правоту – значит выпячивать свое уродство, превознося его над другими. Но Иннокентий Скородум жил отдельной жизнью и незаметно для Авдея Каллистратова втягивал его в спор.

«И как же все устроить? – написал он Никите Мозырю. – Или переустроить? А может, перепереустроить?»

Никита Мозырь горячился, рисовал утопии, строил воздушные замки.

«Кто?» – перебил его Иннокентий Скородум.

«Что кто?» – удивился Никита Мозырь.

«Кто будет все это осуществлять?»

«Как кто? Люди! Вы, я, Афанасий Голохват…»

«Меня увольте, – поставил точку Иннокентий Скородум, точно его наконец схватил за руку Авдей Каллистратов. – Мне бы с собой разобраться». А через минуту от него последовало добавление: «Кстати, и вам, молодой человек, не советую. Оглянитесь вокруг – разве эти глухие сердца заслуживают благородных порывов?»

Авдей Каллистратов остался доволен. Ему казалось, что он не дождется возражений, ведь он в совершенстве овладел искусством выглядеть в чужих глазах убедительным вне зависимости от своей искренности, умело подбирая убийственные аргументы и, если надо, прибегая к лести – способность, которую развило в нем его ремесло.

Но он ошибся.

«Ну конечно, из-за таких вот и имеем то, что имеем, – оставил за собой последнее слово Никита Мозырь. – Что делать? А ничего не делать, плетью обуха не перешибешь. С нашим народом что хочешь, то и делай. Он все равно ничего не сделает. – Никита повторял эту мысль на разные лады, приводя не к месту различные поговорки, а потом начал вдруг подбирать слова на «у»: – Уберите ухабы – уберете урожай! Уразумели? У? Уйма умников? Ужасно: угораздило уродиться у ущербных, убогих, ущемленных!»

Никита Мозырь, как все шизофреники, путался в словах, часто не разбирая их значения. Состоявшие из одних букв имели для него одинаковый смысл.

«Почему жизнь на земле вечна, а жизни – нет? – спрашивал он. – Может, потому, что жизнь обязательна?»

«Это действительно загадка, – трунил над ним Иннокентий Скородум. – Жизнь обязательна, а жизни все равно нет».

Но Никита Мозырь не замечал иронии. Он уже шел с группой на встречных курсах: в его комментарии, в подборе им слов на «у» все увидели иронию, которой там и в помине не было. Только Олег Держикрач разглядел, что болезнь его прогрессирует. Но горячая искренность Никиты Мозыря не оставляла равнодушным.

– А, знаешь, дорогая, – говорил Олег Держикрач жене, варившей утренний кофе. – Мы ответили наконец на вопросы «что делать?» и «кто виноват?».

– И как же?

– Делать нужно деньги. А виноват тот, у кого их нет.

Жена улыбнулась:

– Другое время ответит на них по-своему.

Взяв у нее из рук чашку с кофе, Олег Держикрач обнял жену:

– Ты у меня гений. И что бы я без тебя делал…

После того как Олег Держикрач взял отпуск на неопределенное время, перед ним в полный рост встала проблема свободного времени, и он был рад, когда иллюстрированный журнал заказал ему статью. Имя посчитали достаточно известным, чтобы не ограничивать Олега Держикрача темой. «Нужно что-нибудь интересное, – расплывчато написал ему редактор, оставляя за ним выбор. – Что-нибудь из психиатрии на злобу дня». Со статьей Держикрач провозился целую неделю, пока однажды, усадив жену напротив, не прочитал черновик.

– Статья будет называться: «Психологические особенности межличностных отношений при социализме и капитализме».

– Боже, как серьезно!

Жена прикрыла рот ладонью.

– Название рабочее, так что не перебивай. – Олег Держикрач откашлялся и, встряхнув в руке топорщившиеся листки, продолжил ровным, бесстрастным голосом: – В эпоху относительного равенства и всеобщей доступности на первый план выступают черты характера, которые доминируют среди отличительных признаков при распознании индивида. Злой, добрый, мягкий, жадный, эгоистичный, коварный или простодушный – по этим характерологическим особенностям судят о человеке. Это его глубинная, эмоциональная суть, добраться до которой при царящем неравенстве просто невозможно. При четко выраженной иерархии мы имеем дело с коконом, внешней оболочкой, сотканной из банковского счета, общественного положения и забот имиджмейкеров. В нашем обществе взаимодействуют не люди-личности, а их внешние образы, в нем прячутся за ширму формального общения, оберегая от посягательства внутренний мир, которого на самом деле нет. В эпоху всеобщего отчуждения появляются женщины, для которых на мгновенье сосредоточиться все равно что родить, по улицам бродят подростки с клиповым мышлением, которое выдают пустые бегающие глаза…

– Дорогой, а зачем все это? – перебила его жена, тронув за руку. – Разве это интересно? Напиши лучше про любовь. У тебя ведь была первая любовь?

Олег Держикрач отложил листы на колени.

– Первая любовь? – Он потер лоб и, открыв ящик письменного стола, потянулся за сигаретой. – Была, конечно, в школе. В выпускном классе. Ты правда хочешь, чтобы я рассказал?

Жена кивнула. Поерзав, Олег Держикрач, уселся в кресле удобнее.

– Ближе к весне перевели к нам новенькую – ничего особенного, полненькая, с веснушками, но большие голубые глаза, грустно глядевшие из-под ресниц, все искупали. Теперь я думаю, что у нее было плохое зрение, а носить очки она стеснялась.

– Фу, как прозаично, в тебе умер романтик!

– Зато родился врач. – Повертев меж пальцев сигарету, Олег Держикрач закурил. – Знаешь, в каждом классе обязательно наступает пора, когда все друг в друга влюбляются. Это как ветрянка.

– У нас было то же самое. И ты втюрился?

– По уши! Внушил себе, что жить без нее не могу, что лучше и на свете нет. Ночами, как водится, рисовались ее прелести, а главным образом – огромные печальные глаза. Она была молчалива, с какой-то тихой улыбкой, которая тоже представлялась мне необыкновенной. В общем, сох я по ней ужасно! А как признаться? Я был робок, застенчив, целомудрен.

– А она?

– Ну, девочки развиваются раньше. Однако со всеми мальчиками моя была одинаково приветлива. Почему, кстати, «моя»?

– Потому что ты прирожденный собственник.

– Возможно. Но дело не в этом. Учебу я совершенно забросил. Целыми днями страдал, страдал… А вечерами стоял в обнимку с деревом под ее окнами, представлял, чем она занимается, а когда за занавеской мелькал ее силуэт, сердце готово было выпрыгнуть. Месяца два носил я в себе эту горячку, похудел, осунулся. – Олег Держикрач глубоко затянулся. – А подойти не решался. Думал выбрать предлогом запущенные предметы, попросить помощи. Но гордость не позволила. Да и училась она средне, при этом была исполнительна, точно зная предел своих способностей…

– Почему так уничижительно? Ты что, сейчас ей мстишь?

– За что?

– Что не ответила взаимностью.

– А ты уже догадалась? – Держикрач удивленно скривился. – Вероятно, мщу, подсознательно. Но не все так просто, дослушай. Камчатку в нашем классе оккупировала троица шалопаев, которые на уроках только и делали, что обсуждали известных певцов. Тогда был особенно моден один абсолютно безголосый. И как-то слышу, она говорит: «А у меня есть его пластинка». Так мне представился шанс. На перемене, придав голосу тоску меломана, я попросил его послушать. План был бесхитростным, лицо у меня горело, и мне казалось, она видит меня насквозь своими голубыми глазами…