Признаю себя виновным... - Джалол Икрами

Подозрения измучали ее. Что только ни делала она, чтобы избавиться от этих тяжелых, скверных мыслей. Сделала еще одну попытку работать. Теперь было совсем плохо — буквы сливались, строчки куда-то плыли. Она пошла к детям. Ганиджон спал в своей кроватке, которую перенесли сюда из детской, Мухаббат — на матрасике, положенном поверх сундука. Ей приставили стул, придвинули стол, положили одеяло, и все-таки девочке было неудобно. Подушка съехала. Мать подошла, подняла голову дочери, поправила подушку. Волосы девочки, заплетенные мелкими косичками, рассыпались. Не то от них, не то от сонного ее дыхания исходил нежный аромат полевых цветов.

— Как цветочек! — подумала Сурайе, и глаза ее наполнились слезами. — Когда-то и я была вот такой, как Мухаббат-джон. Спокойно и беззаботно спала, мама подходила к моиму изголовью, бабушка сидела возле меня… Как я любила их! А потом я всю свою любовь и ласку подарила Анвару. Забыла ради него родителей, подруг… Вот наши дети — маленькие, беззащитные. Неужели им грозит беда? Неужели вся любовь и нежность отца — ложь?!

Мухаббат открыла глаза и сонно улыбнулась.

— Мамочка, это вы? — она взяла теплыми пальцами руку матери. — Я видела сон… Мне снилось, что в комнату вносят пианино. Я так радовалась, скакала. Но пианино было такое тяжелое! Оно стало давить на меня, притискивать в угол. Я закричала и вот, проснулась, увидела — вас.

Сурайе погладила головку девочки.

— Закрой глазки, закрой. Ты не кричала… Просто тебе здесь немножко неудобно и на новом месте непривычно. Спи, спи, маленькая.

И, уже засыпая, девочка спросила:

— А где папа?

— Он уже лег спать.

— Поцелуй его, мамочка, за меня.

Зачем она сказала неправду? Хотела успокоить дочку?

Да, случается, что ложь лучше правды, нужнее. Сурайе вернулась в комнату. Она поймала себя на том, что долго и пристально рассматривает себя в зеркало. Ну да, морщинки, усталость в глазах. Неужели из-за этого?

«Что, что из-за этого? Сурайе, опомнись!» Быстрым движением накинув платок, она открыла дверь, но не пошла на улицу — остановилась в дверях и стала смотреть вдаль.

Как только глаза ее привыкли к туманному свету луны, пробивавшемуся из-за облаков, она увидела Его и Ее. Хотела вернуться в дом, но не могла — ноги подкашивались.

А он и она шли, как ни в чем не бывало. Но вот Зайнаб вздрогнула и остановилась. Анвар тоже заметил Сурайе. Еще на расстоянии спросил:

— Кто это? Ты, Сурайе? Что с тобой? Плохо себя чувствуешь?

— Ну, конечно же, я… Не пугайтесь! Решила немного проветрить комнаты.

— Ах, я, в самом деле, испугалась, — быстро проговорила Зайнаб; в голосе ее, как всегда, было кокетство. — В городе, вы знаете, никто не держит двери открытыми, и… и… мне бог знает, что пришло в голову… Оказывается, ваш муж любит походить и помечтать. Такое совпадение — я тоже…

— Да, да, — ответила ей Сурайе, с удивлением обнаружив, что может говорить без видимого волнения. — Проходите, пожалуйста, чай уже готов.

— Нет, нет, я была в гостях. А потом мы вот встретились… Если разрешите — я сейчас немножко поработаю и буду спать.

— Дело ваше и воля ваша, — голосом более сухим, чем ей хотелось, сказала Сурайе.

Зайнаб прошла в комнату налево, а муж с женой направо. Анвар закрыл за собой дверь.

Он снял пиджак, повесил на спинку стула, зачем-то стал поглаживать его рукой, очищать пылинки. Сурайе заметила это и тут же отвернулась. Когда стала разливать чай, рука ее тряслась.

— Зачем это ты… подстерегала… Никогда ничего подобного не было. И я не понимаю…

— Подстерегала? — как можно спокойнее переспросила Сурайе. — Мне даже странно… Я включила радио, слушала музыку и мне показалось что там… Ну, за дверью, какой-то шум. Подумала, что дети забыли запереть…

— А перед этим ты сказала, что хотела проветрить, — Анвар сел на краешек стула и придвинул к себе пиалу. — Чай слабый. — Он принужденно рассмеялся. — Уж не спросонья ли ты его заварила?

Возникло то настороженное, крайне тяжелое состояние, которое легко приводит к взрыву. И муж и жена тщательно обдумывали каждую фразу, прежде чем ее произнести. Старались быть спокойными. А получалось всё не так. И обдуманные фразы на самом деле были как раз теми, которые вовсе не стоило произносить. И спокойствие было деланным.

Сурайе хотела было рассказать о посещении Мухтара. В самом деле, для чего это скрывать? Мужа надо предупредить. Но вот ведь зачем-то свалила на детей, а до того постаралась оправдаться, и придумала, что хотела проветрить квартиру…

Анвару явно не по себе. Придирается к чаю и тоже, наверное, хочет отвлечь, оттянуть возможный разговор и нарастающую ссору.

Теперь уже просто невозможно рассказать о Мухтаре. Придется вернуться к этому завтра. Сейчас нужно… да, да, обязательно нужно скрыть кипящую в сердце ревность. Взять себя в руки…

— Это такой чай, такой сорт. Я высыпала чуть ли не полную пригоршню… Вот удивительно — сорт один, и упаковка такая же, но в разных партиях разный чай. — Она вцепилась в эту тему и готова была прочитать лекцию о чае, только бы не возвращаться к тому страшному, что витает в воздухе. — Этот чай надо бы подольше кипятить. А вообще хороший сорт, девяносто пятый номер, самаркандской фабрики. Ароматичный. И горечь у него не резкая… — Что еще можно сказать о чае? Только бы не молчать. — Я заметила, что некоторые сорта окрашивают посуду, потом ее трудно мыть.

Анвар с благодарностью посмотрел на жену. За это время и он немного успокоился, привел свои чувства в порядок, стал естественным, плотнее уселся на стуле, сделал глоток чаю…

— Это бывает, — сказал он, — еще и в тех случаях, когда чай долго стоит. Он как бы перерождается: теряет вкус и дает осадок. Химия.

— Хотите, я заварю свежий?

Анвар промолчал. Сделал несколько глотков. Подумал, что зря сказал о том, что чай стоял долго. Жена может обратить на это внимание: чай ждал его. Но Сурайе уже овладела собой.

— Вот, попробуйте пирожки. Подруга принесла. Прямо во рту тают. Тесто слоеное и рассыпчатое.

— Я не голоден. А вот если что-нибудь сладкое…

— Вот айвовое варенье…

— А набот[14] есть?

— Есть, есть!

Сурайе подбежала к сундуку с продуктами, откинула крышку и положила на блюдечко куски набота. И, все-таки, когда ставила блюдце на стол, не сумела скрыть дрожь руки.

— Я вижу, ты скрываешь волнение, — сказал Анвар голосом полным участия. — И немного побледнела. Может быть, обиделась на мою резкость? Если я тебя обидел — прости. Знаешь, как это бывает… Были там, на