Признаю себя виновным... - Джалол Икрами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чище глаз, таящих слезы, даже моря не бывает,
Не люблю людей, в чьем сердце гостьей горе не бывает[11].
— Поняли?
— Нет, не совсем, — ответил захваченный врасплох Анвар. — Вы о чем?
Зайнаб улыбнулась и продолжала декламировать:
Где друг, которому дружба всего бы дороже была,
Страдалец, чью душу горечь жестокого горя прожгла?
Где сам человек, скажи мне, и где его прах, скажи?..
Хорошей душе и чужая душа дорога и светла[12]
— А это?
— Это я понял и мне стихи понравились… Ваши?..
Она не сказала «да», но и не отрицала.
— Меня не оценили…
Она сказала это с кокетливым смешком, но Анвар чувствовал, что она может вот-вот заплакать. Он даже немного испугался. В самом деле — как быть, если заплачет? Утешать? Гладить по головке? Опасное положение. Он сказал:
— Я не смею расспрашивать вас. Но вы так хорошо говорите стихами!..
Зайнаб оценила комплимент. Благодарно взглянув на него, она продолжала:
Сопутствовать мне, одинокой, пристало только луне.
Вздохну и мой вздох подобен тяжелой морской волне.
Всего, что душе хотелось, счастливец, достиг ты уже,
А я в тоске ожиданья брожу в ночной тишине[13].
Лицо Анвара залилось краской. Неужели эта девушка признается ему в любви?.. Прямолинейность была ему неприятна. Взрослый, думающий человек, он не мог не видеть в такой откровенности распущенности чувства. Но всё смягчалось голосом, манерой чтения и тем налетом грусти, который даже прямому и откровенному признанию придает оттенок нереальности.
И всё же Анвар понял: надо остановиться. Бог знает, куда приведут эти откровенности. Он поднялся с камня и шутливо заметил:
— Детям спать пора… Как ни хорош воздух, как ни хороша поэзия — мы должны помнить о завтрашнем дне.
Он почему-то боялся, что на обратном пути Зайнаб возьмет его под руку. Нет, девушка шла на расстоянии и всю дорогу молчала.
Анвар чувствовал сердечную боль и немного снисходительную нежность. Так бывает, когда видишь молодое и красивое раненое животное.
Они бы, наверное, так молча и дошли до самого дома, но тут произошел эпизод, значение которого в их судьбе не могли знать и так никогда и не узнали ни Зайнаб, ни Анвар.
У сельсовета остановилась грузовая машина и несколько раз просигналила. Из кабины вышел какой-то человек и двинулся в сторону калитки, пробитой в дувале. Заметив это, Зайнаб подумала: «Кто-то приехал к Мухтару. Сейчас он выйдет навстречу гостю». Она замедлила шаг, чтобы скрыться за спиной Анвара… Но из калитки никто не вышел.
— Посмотрите, Зайнаб, — сказал тут Анвар, — что это за человек прятался за дерево? Видите, побежал… Наверное, кто-нибудь из моих учеников.
Тон Анвара был добродушно-шутливым. Он и в самом деле не придал значения тому, что увидел!
А Зайнаб увидела: то был Мухтар. К нему приехали, и он вынужден был оставить свой наблюдательный пост за деревом. Значит, следил за ней. Значит, ревнует. Значит, любит. Она взглянула на Анвара. Директор школы кажется спокойным. Да и правда: что ему Мухтар! Он же не знает… Ничего не знает…
Глава 13.
У важных богачей и у больших господ
Нет в жизни радостей от множества забот,
А вот, подите же, они полны презренья
Ко всем, чьи души червь стяжанья не грызет.
Омар Хайям.
К Мухтару приехал ночной гость. Его отчим Абдулло был в городе по торговым делам и решил навестить любимого пасынка.
Он ничуть не удивился тому, что хозяин подошел к калитке не из дома, а с улицы. Мало ли где мог быть молодой человек, да еще такой, как Мухтар. Спокойно поздоровавшись, он прошел в Комнату, как завсегдатай, знающий здесь всё. Принюхавшись, сразу же понял — тут была женщина. Увидев недопитую бутылку коньяка, брезгливо поморщился, снял ее со стола.
— Сынок, — сказал он, сметая крошки большими корявыми ладонями, — ты, я вижу, совсем не бережешь сил. Ночь существует для того, чтобы спать… Сегодня, правда, нам есть о чем поговорить. Утром я должен уехать.
Мухтар поставил чайник на электрическую плитку. Он, хоть и не ждал сегодня Абдулло, постарался сделать вид, что приезд отчима его не удивил. Важно было сейчас справиться со своим волнением, не показать гостю, что мысли его всё еще там, на улице.
«Может быть так даже лучше, — подумал он, понемногу успокаиваясь. — Я ведь мог натворить ужасных глупостей…»
В самом деле, для чего он подстерегал Анвара и Зайнаб? Хотел удостовериться, что они будут возвращаться вместе? Прочитать по их лицам, что произошло там, у ручья?
Позорно изгнанный из дома Сурайе, Мухтар в тот момент был взбешен. Хотелось всё крушить, ломать, драться. К тому же он был не трезв. В том самом состоянии, когда первоначальное возбуждение, вызванное алкоголем, постепенно спадает, а на его место приходит крайняя раздражительность и тяжелая, отвратительная тоска.
Мухтар, хоть он и не сознавал этого, был человеком очень одиноким. Необходимость скрывать свои мысли, быть всегда настороже, кривить душой с людьми — всё это не проходит бесследно. Врать, врать всегда, с кем бы ты не встретился. Мало того — держать в памяти всё, что наврал раньше женщине, девушке, председателю сельсовета, председателю колхоза. Не легкая жизнь!
Он ведь рад избавиться от Зайнаб. Так зачем же теперь следить за ней? Есть ли у него сколько-нибудь осмысленные планы? Ненависть — плохой советчик. Ревность — еще худший. Мухтар хотел скандала, страстно желал опорочить семью директора школы. Внести в нее разлад, добиться общественного осуждения и мужа и жены. Мог ли он поверить в то, что Сурайе, приняв с внешним спокойствием его сообщение, действительно не приревновала? Нет, он думал иначе. Думал, что скандал неминуем. Вот и ждать бы завтрашнего дня. А он зачем-то спрятался за дерево. Больше того, увидев, что Анвар и Зайнаб появились на улице — он весь затрясся, совсем перестал владеть собой. Еще минута, и он выбежал бы им навстречу. Может быть даже стал бы наносить оскорбления и ей, и ему.
Приезд Абдулло его спас. Только теперь Мухтар, понемногу приходя в себя, сообразил, что уличный скандал прежде всего пошел бы во вред ему самому.
Абдулло еще не приступил к делам, расспрашивал о здоровье, рассказывал о Ташкенте — какая там погода, как идет сев, как живут их общие знакомые. Мухтар мог отделываться
