Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - Шерман Алекси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
НИКТО НЕ ВЫХВАТЫВАЛ МЯЧ ИЗ РУК ПАРНЯ, КОТОРЫЙ УЖЕ ЗАНЕС ЕГО НАД КОЛЬЦОМ.
Но я еще не закончил. Я не хотел бросать издалека. Я хотел набрать очков. Я отнял мяч у Рауди и теперь хотел заработать очки прямо у него под носом. Я хотел начисто подорвать его силу духа.
Я побежал к своему кольцу.
Рауди орал у меня за спиной.
Мои товарищи по команде потом рассказывали, что я скалился как идиот, когда несся по площадке.
Этого я не знал.
Знал только, что хочу забросить в прыжке, швырнуть этот бросок прямо в лицо Рауди.
Я хотел бросить из-под кольца. И по ощущению, как во мне бурлит адреналин, понимал, что еще раз смогу допрыгнуть до корзины. Но отчасти, думаю, я знал, что повторить это я уже никогда не смогу. Мне был отмерен только один шедевральный прыжок.
Я не прыгун, я бомбардир.
Поэтому я резко остановился на трехочковой линии, отчего подошвы кроссовок скрипнули по паркету, и сделал ложный замах. И Рауди купился. Он подпрыгнул высоко надо мной, чтобы блокировать мяч, а я просто ждал, когда рядом с кольцом будет свободно. Взвившись в воздух и пролетая мимо, Рауди посмотрел на меня. А я на него.
Он знал, что продул. Что попался на простейшую обманку. И что он уже никак не остановит мой бросок.
Черт, как же он расстроился.
Жутко.
И угадайте, что я сделал.
Я показал ему язык. Как Майкл Джордан.
Я смеялся над ним.
А потом совершил свой трехочковый – без касания кольца. Мяч влетел в корзину со свистом.
И ТРИБУНЫ ВЗОРВАЛИСЬ!
Зрители плакали.
Правда.
Папа обнял какого-то белого парня. Незнакомого. Обнял и поцеловал как брата, понимаете?
Мама потеряла сознание. Серьезно. Она покачнулась, навалилась на белую женщину рядом с ней, и хлоп – в обмороке.
Очнулась через пять секунд.
Все вскочили на ноги. Они давали друг другу пять, обнимались, танцевали и пели.
Заиграл школьный оркестр. Но участники ансамбля от такого потрясения и радости играли разные мелодии, каждый что-то свое.
Мой тренер подпрыгивал на месте и крутился волчком.
Члены команды выкрикивали мое имя.
Ага, весь этот шум и гам случился на счете всего лишь 3:0.
Но, поверьте мне, игра была закончена.
Всё произошло секунд за десять. Но игра уже завершилась. Правда. Так бывает. Одна подача может предрешить исход матча. Одна подача может навсегда изменить ход жизни.
Мы обыграли Уэллпинит на сорок очков.
Разбили их в пух и прах.
Этот трехочковый остался моим единственным броском в тот день. Больше я не бросал.
Ага, я принес команде всего три очка – мой самый низкий рейтинг за весь сезон.
Но Рауди получил всего четыре очка.
Я его остановил.
Я остановил его на четырех очках.
Всего два попадания в корзину.
Один раз он бросил из-под кольца в первой четверти, когда я споткнулся о ногу товарища по команде и упал.
И второй раз – в четвертой, когда до конца игры оставалось всего пять секунд, он перехватил у меня мяч и рванул к кольцу, чтобы бросить.
Но я даже не стал за ним гнаться, потому что мы опережали уже на сорок два очка.
Прозвучала финальная сирена. Игра была окончена. Мы укокошили «Краснокожих». Опозорили.
Мы плясали, хохотали, орали.
Товарищи по команде набросились на меня всей толпой, посадили к себе на плечи и стали носить по залу.
Я поискал глазами маму, но она снова упала в обморок, и ее пришлось вывести на свежий воздух.
Посмотрел на папу. Я думал, он тоже кричит от радости. Но он не кричал. Даже не смотрел на меня. Он молча смотрел на что-то другое.
Я тоже туда посмотрел.
«Краснокожие Уэллпинита» выстроились на своей половине поля и наблюдали, как мы празднуем победу.
Я издал боевой клич.
Мы сокрушили врага! Мы сокрушили чемпионов! Мы были Давидом, который метнул камень в голову Голиафа!
А потом я кое-что понял.
Я вдруг понял, что моя команда, «Индейцы Риардана», и есть Голиаф.
Я хочу сказать, божтымой, все выпускники моей теперешней команды пойдут в колледж. У каждого есть собственная машина. У всех есть айподы и мобильники, компьютеры, и по три пары голубых джинсов, и по десятку рубашек, а еще матери и отцы, которые ходят в церковь и имеют хорошую работу.
Ладно, может, у моих белых товарищей по команде и были свои проблемы, серьезные проблемы, но угрозы для жизни они не представляли.
И я смотрел на «Краснокожих Уэллпинита», на Рауди.
Я знал, что двое или трое из них, вероятно, сегодня не позавтракали.
Потому что в доме не нашлось еды.
Я знал, что у семерых-восьмерых кто-нибудь из родителей пьет.
Я знал, что отец одного из этих индейцев торгует крэком и метадоном.
У двоих отцы сидели в тюрьме.
И я знал, что никто из них не пойдет в колледж. Ни один.
Я знал, что папаша Рауди, вероятно, изобьет его за то, что их команда проиграла.
Мне вдруг захотелось извиниться перед Рауди, перед всеми индейцами спокан.
Мне вдруг стало стыдно, что я так жаждал отомстить.
Мне вдруг стало стыдно за свою ярость и боль.
Я спрыгнул с плеч моих товарищей и бросился в раздевалку. Закрылся в туалете, и меня вырвало.
А потом я заплакал как ребенок.
Тренер и ребята подумали, что это слезы радости.
Но нет.
Это были слезы стыда.
Я плакал, потому что разбил сердце лучшему другу.
Но Бог как-то умеет всё наладить, верно?
Уэллпинит так и не оправился от этого проигрыша. Они победили всего в паре игр за этот сезон и не попали в финал.
Зато мы больше ни одной игры не проиграли за сезон и вышли в финал с рейтингом команды номер один.
Нашим соперником стала «Альмира Кули-Хартлайн», команда маленького фермерского городка, и они победили нас, когда пацан по имени Кит зафигачил в корзину мяч с половины поля за секунду до финальной сирены. Это нас раздавило.
Мы все долго плакали в раздевалке.
Включая тренера.
Наверное, единственный случай, когда мужчинам и мальчикам позволено плакать, вместо того чтобы бить друг другу морду.
Мы с Рауди долго и серьезно беседуем о баскетболе
Через несколько дней после окончания баскетбольного сезона я послал Рауди имейл, написав, что мне очень жаль, что мы их так жестко разгромили и что их сезон полетел из-за этого к чертям.
«В следующем надерем вам задницу, – написал в ответ Рауди. – И ты будешь рыдать, как гомик, ведь ты и есть гомик».
«Может, я и гомик, но я гомик, который тебя сделал».
«Ха-ха», – ответил Рауди.
Возможно, этот разговор покажется вам гомофобным и оскорбительным, но, думаю, он еще и немного дружелюбный, ведь Рауди заговорил со мной впервые с тех пор, как я покинул резервацию.
Так что я счастливый гомик!
Потому что русские не всегда гении
После смерти бабушки у меня было ощущение, что я лег в гроб вместе с ней. После того как папиного лучшего друга застрелили в
