Урочище Пустыня - Юрий Сысков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Понятно. А знаешь ли ты, соратник Гитлера по зоологическому кружку, что в планы твоего фюрера входит освобождение оккупированных территорий от русского народа?
— Это есть большевистский пропаганда. И ты верить этот, так говорится, брехня?
— Так — повсюду, куда бы ни ступала нога немецкого солдата. Таков ваш порядок?
— Мы — херренфольк!
— Чего?
— Раса господ! И наш воля — закон!
— Зверье вы, а не раса господ. И отстреливать вас надо, как бешенных собак.
— А это есть вопрос — кто кого. Помнишь ты, большевицкий отродья, горы трупов, который лежать в красноармейский шинелька, ватник, гимнастерка, тельняшечка — все времена года и род войск в один сугроб! Мы пилил им на морозе нога, чтобы в теплый хаус потом отмерзать и снимать волшебный валенка…
— Помню. А еще я помню ваши кладбища с касками на крестах. Как по линейке — по вертикали, горизонтали, диагонали — у каждой деревни… Бедные, бедные немецкие солдаты! Они так измучились, убивая этих русских варваров! Часто обедая не вовремя, не досыпая, они неутомимо маршировали по пыльным дорогам этой проклятой страны, где, кажется, предательски стреляет каждый куст и война ведется не по правилам… Домаршировались… Только сейчас до вас стало доходить…
— Вас ист дас доходить?
— Не важно. Вы, кажется, уже поняли: кто пришел к нам, чтобы превратить нас в прах, тот в прах и обратится.
— Сказал прах.
— Я-то у себя дома. А ты… Ты стал прахом на чужбине. Я даю силу своей земле, а ты удобряешь собой чужую. И ради этого ты сложил свою буйную эсэсовскую голову?
— Мой подвиг золотым буквам вписать в книга героических дел доиче зольдатен!
— В книгу позора Германии.
— Я имею награду — Немецкий крест!
— Ага, «яичницу».
— Откуда ты знать, как мы его обзывать?
— От верблюда! Скольких наших ты положил, выслуживаясь перед начальством за свой «партийный значок для близоруких»? Будь моя воля убил бы тебя еще раз!
— Это теперь твой единственный развлечение. И мой, доннерветтер, тоже. Сколько раз ты убить меня, столько и я тебя. Ду ферштест михь?
— Что ж тут непонятного…
— И я выполнить свой солдатский долг! Мой совесть требует безраздельный преданность фюрер, рейх и народ! И все, что я делаю, я делаю во имя это! Führerworte haben Gesetzeskraft — слово фюрера есть закон! Heil Hitler!
— Я тебя сейчас придушу…
— Но то же требует от тебя твой горячо возлюбленный партия и правительство! Как это по-русски говорить: валить с больной голова на нездоровый. Ты такой же я. И ты должен выполнять все, что тебе приказывать твой командир. Яволь! Приказ — это зов Отчизна! За ослушание — смерть!
— Я свою Родину защищаю. Свой дом. Советскую власть, которая высоко подняла простого человека. И все, на чем она держится — единство партии и народа, развитую индустрию, колхозный строй, бесплатную медицину и образование, всеобщую грамотность… Все наши достижения…
— Ты говорить, как ваш чокнутоватый комиссар.
— Я не партийный вожак, а всего лишь рядовой член ВКП(б). Меня в кандидаты в нашем паровозном депо приняли, а в саму партию — здесь, прямо перед боем. Для коммуниста что главное? Убеждения. И счастье всей жизни — быть не там, где он хочет, а там, где он нужен.
— Здесь ты как раз и нужен — черви кормить. Ты есть дункопф.
— А ты? Истинных арийцев черви пожирают с не меньшим аппетитом.
— Я несу идеи мой партия. А партия — не пансион благородный девица, а отряд испытанных боец. Я есть член Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei с 1940 год! И мы почти реализовать свой Fall Barbarossa!
— Вот и Fall тебе… Сам знаешь куда… Почти в Советской Союзе не считается. Накрылся ваш план медным тазом.
— О, я отлично пугать избушка на курячий ножка и будить русский медведь из пачка!
— Ты хотел сказать «из спячки»?
— Да, я котел сказать из пачки! И содрать с русский медведь три шкура, ха-ха! Сделать его драный кошка! Что молчишь, унтерменшен? Язык поглотал?
— Ничего. Теперь я знаю, как выглядит солдатский ад…
— Ад — это ваш проклятый русский зима, от него замерзать люди, дохнуть кони, слепнуть оптик и глохнуть техник! Эти вши, дизентерий и голодный паек! Этот ваш окаянный страна, который стрелять даже колобок из оглобля!
— Нет, фашистенбрут ты мой ненаглядный. Не потому ненаглядный, что насмотреться не могу, а потому что ни хрена тебя не видно. И слава Богу… Солдатский ад — это место в полузаваленном окопе, где ты, убитый, лежишь в обнимку с убитым тобой врагом и не можешь уже ничего изменить. Это война, в которой воюют не только живые, но и мертвые. Война, которая продолжается вечно.
— Я гордо поднятый голова и достоинство умолкаю. Gute Nacht, meine Herren.
— Вот и правильно. И тебе спокойной ночи. Только господ у нас давно нет, остались одни товарищи. Держим связь по радио и делегатами…
И как-то незаметно после очередного невнятного содроганья пустоты наступило тишайшее из всех безмолвий — безмолвие медленно падающего снега, укрывающего землю белым искристым саваном, безмолвие темной прозрачной воды закоряженного затона, в котором наверняка живет старый-престарый черт, давно утративший свою бесовскую прыть и желающий только одного — покоя, безмолвие одиночества человека перед Богом, по глубине своей сравнимое только с одиночеством солдата перед боем.
И не было в этой непрерывно нарождавшейся, будто сотворенной волхвами под Вифлеемской звездой тишине ничего, что нарушало бы гармонию всего сущего, умиротворенность душ и благозвучие небесных клавиш. Ничего, кроме вопроса, зацепившегося, будто перекати-поле за ветви чахлого кустарника на развороченном бруствере: как вообще в этом мире возможна война? Ведь все что нас окружает заряжено любовью, сопряжено ее с началами и отражениями. И гравитация планет — тоже ее проявление. И космическая черная дыра, которая пожирает все вокруг вожделеет большего лишь потому, что тоскует о любви и страдает от неразделенного чувства. И даже грязь под ногами состоит из влюбленных молекул, трепетно держащихся друг за дружку силой притяжения. И люди созданы единственно для того, чтобы радоваться солнышку, любить ближнего и творение Божье.
И только сила отталкивания напоминает нам о том, что мир несовершенен. Высшее проявление этой силы и есть война. И мы несем проклятие войны в своей крови, как первородный грех. И нет
