Урочище Пустыня - Юрий Сысков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молитва его напоминала жалобный плач, застывший на одной монотонной ноте; в дрожащем голосе молящегося сквозила такая бездна одиночества и беспросветной тоски, словно он давно и навсегда уверился в своей богооставленности.
— О, Предивная Владычице, молю тя умилено… — слезливо тянул старик, — изми от нас оклеветания и ссоры, сохрани от молниеноснаго грома, от запаления огненаго, от глада, труса¸ потопа и смертоносныя язвы… подаждь нам отраду, утешение, защиту и помощь…
«Странно, на иконе Иисус, а обращается он к Богоматери», — подумал Садовский, но не придал этому особого значения. Все его внимание было поглощено словами молитвы, разобрать которые стоило большого труда.
— …умоли Единороднаго Сына Твоего, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, да упокоит души усопших раб Твоих воинов Иоанна и Татианы, и всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное…
Садовский не сразу заметил, что произнеся «аминь» блаженный Алексий умолк. Напряженный испытывающий взгляд старика был устремлен прямо на него. Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза.
— А знаешь ли ты, мил человек, что смертию умрешь? — вдруг спросил юродивый вкрадчиво.
— Знаю. И что?
— Так ведь умрешь ведь.
— Так все умрут.
— Все да не все. Некоторые, кто жил праведно воскреснут.
— Ну это бабушка надвое сказала. Оттуда еще никто не возвращался, — пребывая в какой-то зыбкой и убаюкивающей, как набегающая волна морского прибоя, реальности отвечал Садовский.
— Востер ты на язык-то. Бабушка ему гадала, надвое сказала, то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет. Один-то и вернулся, кто все нам рассказал, как будет.
— Так это был Сын Божий.
— Так мы все сыны Его.
— На словах сыны. А на деле пасынки…
— Вот тебе и ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса!
Старик выглядел рассерженным.
— Так ты живешь здесь, старче? — спросил Садовский, чувствуя неловкость и вновь подступающее наваждение, природа которого была ему неведома. Этот старик вводил его в состояние некоей сноподобной оглушенности и легкой спутанности сознания.
— Откуда сам-то будешь, старче?
— Родина моя — гноище, дом мой — навозная куча, сны мои — похабщина, — мелко захихикал блаженный Алексий и затряс бороденкой.
— А о чем молишься?
— А все о том же. Любови передай, что и ее грехи отмаливаю… И твои… Но запрежь свои, ибо грешен я…
«Это о ком он, о бабе Любе что ли? — удивился такой осведомленности Садовский. — А откуда он знает, что я…»
Тут вдруг со стороны поляны донеслись сердитые выкрики и скрежещущий звук, как будто кто-то в сердцах шандарахнул железом о железо. Похоже, там намечалась какая-то крупная разборка.
— Прости, старче, вынужден прерваться, — сказал Садовский и быстрым шагом спустился, почти сбежал с холма.
Издали это напоминало игру Царь горы. Одна команда защищала березовый крест с надетой на него ржавой немецкой каской, другая пыталась захватить пригорок, где он был установлен.
Когда Садовский приблизился исход битвы был уже фактически предрешен: два крепких мужика деловито вытряхивали душу из Петровича, а Гена стоял на четвереньках, вытирая разбитую губу. Третий, незнакомый Садовскому парень, держа штыковую лопату наперевес, пытался прийти на помощь командиру своего отряда, но путь ему преграждал габаритный детина за центнер весом с трубой на плече, напоминающей трамвайную сцепку или карданный вал. Грудь его в распахнутой рубашке имела до неприличия женский вид — настолько, что хотелось прикрыть ее бюстгалтером. Между ними метался чернявый в пилотке солдата вермахта, а в стороне, равнодушно наблюдая за происходящим, стоял мрачный тип, которого Садовский видел в ресторане с эффектной блондинкой, похожей на Барби. Всем своим видом он как будто говорил: ребята, чем вы можете удивить человека, который вилкой легко может выколоть глаз? Что за возню вы тут устроили?
Силы были неравны. Стоявшие в отдалении Аля и Юля — одна с сучковатой палкой на плече, другая с растерянно опущенными руками — ничем не могли помочь. По всему выходило — быть Петровичу биту. И если не вмешаться немедленно — сильно биту.
— Что за войско!? А ну расправили животы, убрали плечи! — с гонором пьяного дембеля заорал Садовский первое, что пришло ему в голову.
Есть такой избитый прием: ты произносишь какую-нибудь бредовую фразу типа «Где портупея, профессор!? Почему майка в трусы не заправлена!?» И пока твой противник грузится — бьешь ему в челюсть. Но сходу вступать в бой Садовский поостерегся.
— Командира красных следопытов срочно к телефону, — уже спокойнее произнес он и вырвал из рук опешивших мужиков истерзанного Петровича. — Мэр Териберки на проводе…
— А ты кто такой? — спросил один из них, не веря такой наглости.
— Я из кружка друзей леса. Может, слышал про такой? «Лесовичок» называется.
— Эй, лесовичок, вали отсюда, — опомнился другой.
Этих двоих он мог сравнительно быстро нейтрализовать. Того, кто держал руках изобретение гениального ученого-мистика Джироламо Кардано — тоже. Главное правило в работе с тяжеловесом — не стой под стрелой и бей под основание крана. Но четвертый, по всей видимости, не был легкой добычей — в нем, как заметил Садовский еще в ресторане чувствовался опытный, хладнокровный, безжалостный боец.
— Шо це за птыца? Шо за незаможный селянин? Подывитеся, хлопцы…
Этот «с Запорижжя», понял Садовский.
— Дядя, вы с мозгами не поссорились? — подал голос чернявый. К рукаву его тужурки был пришит шеврон танковой дивизии СС «Мёртвая голова» — череп со скрещенными костями на черном геральдическом щите.
— Один на один. Любой из вас, — внешне спокойно сказал Садовский. — Кто победит, тот и решает, что делать с этим крестом.
— Ты у мени захид сонця не побачишь, — распаляясь, двинулся ему навстречу здоровяк с карданом, но его одним движением руки остановил «телохранитель» Барби.
— Один на один, говоришь? — прищурился он.
— Ты и я, — уточнил Садовский, уже понимая, что вызов принят.
— Ух, щас потеха начнется! — предвкушая удовольствие от предстоящей драки азартно взвизгнул чернявый и как палочку для добычи огня потер ладонями нос.
Садовский повнимательнее присмотрелся к «телохранителю». Одет он был не по-бойцовски: обтягивающие джинсы, подчеркивавшие особенности его анатомии — и кавалерийскую параболу, и венчающую ее гиперболу — стесняли движения, мягкие кроссовки не представляли большой угрозы на верхних этажах, однако массивный торс с крепко посаженной на него квадратной башкой внушал уважение.
— Штаны по швам не разойдутся? — поделился своими
