Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Герасим!.. Что с тобой?!.. Ведь ты не пил никогда!.. Что стряслось?!.. – Галина с изумлением смотрела на его трясущиеся руки.

– Держи!.. – он протянул ей стакан, шатаясь, встал. – Держи, говорю!.. Эх!.. Галка, Галочка, Галина!.. Хорошая ты баба!.. Очень!.. И красивая, и вообще… всё такое!.. А вот большевичка из тебя вышла… Хреновая!.. А знаешь, почему?.. Потому что ты – баба!.. Коммунист, он что?.. Железным должен быть! Или на худой конец… непере… нескло… неуклонным!.. Во!.. А у тебя… по твоему бабьему свойству жалости слишком много. Ты пойми и учти!.. На будущее… Я же тебе добра желаю… Именно за эту бабью хлипкость твою тебе на бюро… выговор вкатили!.. Правда, без занесения… Пока… Счас я тебе выписку из протокола покажу, – он пошарил по карманам и извлёк на свет сильно измятую бумажку. – Вот! Гляди… Можешь удое… вериться… А меня… Меня!.. – глаза его наполнились слезами, он ударил кулаком себя в грудь, чтобы унять непереносимую боль, и прохрипел. – Меня из партии… выгнали… Вон выгнали!.. Совсем!.. За что?!.. Вы мне можете сказать?!.. А?.. За что?.. Меня… из моей партии… из родимой… – и вдруг заплакал жалобно-жалобно, как маленький, хлюпая носом и пуская пузыри.

13

На привокзальном рынке Ворохты было шумно и многолюдно. К приходу московского поезда местное «купечество» собиралось на площади заблаговременно, чтобы занять самые удобные, самые выгодные для торговли места. Состояло оно в основном из бойких деловых бабёнок средних лет и несчастных бабулек, выносивших на продажу из дому последнее, чтобы хоть как-то перебиться и ноги до пенсии не протянуть. А она, пенсия эта, – смех один. Редко, у кого больше двухсот восьмидесяти рублей, а у иных и того не было. Попадались тут, конечно, и лица мужественного пола, но редко.

И чем тут только не торговали!

Смешение стилей, предметов и даже эпох!

Рядом с зингеровской швейной машинкой, которую продавала высокая худая старуха из "недобитых", краснощёкая кустодиевская баба с необхватным бюстом тонким визгливым голосом предлагала на выбор: "Пирожки с ливером!.. Горячие!.. С пылу, с жару, как с пожару!.. Шанежки с повидлом яблочным!.. Налетай, не зевай!.." У ног белого как лунь деда стоял чудом сохранившийся ещё с дореволюционной поры граммофон, из гигантской трубы которого Клавдия Шульженко не своим голосом пела про "синенький скромный платочек". А бок о бок с дедом молодой вихрастый парень без обеих ног, сидя на самодельной тележке, играл на трёхрядке "Вальс-бостон" и попутно торговал стаканами махру и россыпью папиросы "Север" сомнительного производства. "Молочко козье!.. Ото всех болезней полезное!.. Дарит людям здоровье железное!.." – тощая жилистая старуха, сама чем-то напоминавшая свою козу, старалась перекричать чёрную, сильно смахивающую на галку молодую женщину, которая низким, почти мужским баритоном обещала "снять порчу, сглаз, вернуть мужа, наказать разлучницу".

Павел Петрович растерялся. В своём отлучении от мирской жизни он вообще отвык от шума и суеты, приспособился жить спокойно, не торопясь, поэтому всё это шумноголосое многолюдье ошеломило его. Он стоял посреди кипящего вокруг него базара и, казалось, забыл, зачем сюда пришёл.

– Товарищ генерал, у нас всего десять минут осталось, – за то время, пока Павел Петрович приходил в себя, Влад успел сторговать у кустодиевской бабы пирожки со скидкой, раздобыл свой любимый "Памир" и теперь, довольный собой, торопил своего попутчика.

– Честно говоря, не знаю, что выбрать… Тут столько всего!..

– А я знаю, – Влад взял инициативу в свои руки. – У нас зима на носу. Так?.. Так. Стало быть, рекомендую преподнести Макаровне самый подходящий для такого случая подарок – тёплый платок, лучше пуховый, или шаль. Согласны? – Павел Петрович кивнул. – Тогда, за мной!.. Я тут одну тётку приметил. Именно то, что нам надо.

У ног Владимира Ильича Ленина, что возвышался посреди привокзальной площади и с грустью смотрел своими бронзовым взором на кишащий внизу человеческий муравейник, одиноко стояла седая усталая женщина и, безучастная ко всему вокруг, молча протягивала на раскрытых руках большой серый платок. Глядя себе под ноги, она думала какую-то свою очень невесёлую думу, а платок продавала так… между прочим.

– Мамаша!., – взглядом знатока Влад оценил предлагаемый товар. – Козий пух?

– Козий.

– Почём?

– Сколько дашь, – похоже, ей было всё равно. Предложи десятку, она без звука отдаст.

– Двести рублей хватит? – Павел Петрович достал из кармана деньги.

– Товарищ генерал, это как-то… даже слишком!.. – попробовал остановить его Влад.

– Куда так много, мил человек?.. – испугалась женщина.

– Значит, хватит, – Павел Петрович почти силой всучил ей две сторублёвки и, взяв платок, коротко бросил своему попутчику. – Спасибо, Владислав Андреевич. Пошли.

И они направились к платформе, но, если бы обернулись, то увидели, что женщина так и застыла с деньгами в руках, в своей неподвижности очень напоминая фигуру Ильича, бронзовевшего над её головой. Она – удивлённая, благодарная, счастливая. Он – мудрый и потерянный.

Павлик лежал на верхней полке, вытянув вдоль неподвижного тела большие сильные руки и закинув назад забинтованную голову. Авдотья Макаровна сидела внизу, под ним, и неторопливо, но отчётливо и даже «с выражением» читала раскрытую на столе книгу.

"… Теперь он стал врагом всего, что видел вокруг себя. Издевательства Красавчика Смита доводили его до такого озлобления, что он слепо и безрассудно ненавидел всех и вся. Он возненавидел свою цепь, людей, глазевших на него сквозь перекладины загородки, приходивших вместе с людьми собак, на злобное рычание которых он ничем не мог ответить. Белый Клык ненавидел даже доски, из которых была сделана его загородка…" – она остановилась и вопросительно посмотрела на вошедших Влада и Павла Петровича, но последний дал ей знак, чтобы она продолжала.

– Мама, это кто пришёл?

– Соседи наши, сынок. Ты не спишь?

– Не сплю.

– Так мне дальше читать?

– Читайте, если не устали…

Авдотья Макаровна вздохнула, и опять негромко зазвучал её голос, повествующий невесёлую история волка, которого звали Белый Клык.

Павел Петрович сидел с купленным платком в руках и никак не мог сообразить, какой момент улучить, чтобы избавиться от него. Специально прерывать чтение казалось ему неудобным. Долго ждать тоже было неловко: пожилой мужчина с женским платком на коленях выглядел не очень солидно.

И тут ему подумалось о том, как все мы подвержены влиянию нелепых пустых предрассудков. Ну, что стоит войти в купе и просто сказать: "Авдотья Макаровна, спасибо вам за то, что так вкусно накормили. Позвольте на память…" И тут Павел Петрович опять призадумался. А как дальше? "Вручить" – слишком официально. Ведь платок, пусть даже пуховый, не орден и не медаль, а мы ещё с детства приучены: у нас "вручают" только правительственные награды. "Дать" – глупо. Как бы тебе самому по шее не надавали… "Преподнести" – ещё глупее. Ты – не принц, а Макаровна – не инфанта. "Подарить" – очень нужны этой несчастной женщине твои подарки. Тоже мне благодетель нашёлся!.. Да, задачка! Он невесело усмехнулся. Хоть и богат русский язык, но порой и в нём, ох, как трудно, найти нужное слово. Вот и сиди, и ломай себе голову.

– "… жизнь стала для него адом… Он не мог сидеть взаперти. А ему приходилось терпеть неволю…" – эти слова Джека Лондона внезапно вырвались из общего потока повествования и заставили его даже вздрогнуть от неожиданности.

Вот оно! В самое яблочко!..

Ну, конечно, неволю можно только терпеть. С ней нельзя бороться, нельзя восставать на неё, ибо всякий бунт непременно кончается крахом!.. Нетерпеливый человек невольно уничтожает самого себя. "Терпеть… терпеть!.." И Павел Петрович, наконец-то, определил самый главный урок, который вынес на волю из своего заточения.

Неволя приучила его терпеть!

"Умей нести свой крест и веруй!.."

Кто сказал эти слова?.. Кажется, Чехов… Или Лев Толстой?.. Неважно, кто сказал, важно, что в самую точку. И ему стало легко. Теперь он уже не боялся разговора с несчастной матерью и её покалеченным сыном. Теперь он знал, что сказать им.

– Спасибо, мама, – голос Павлика с верхней полки прервал чтение. – Я устал. Давайте перерыв сделаем.

– Устал?.. Ну, полежи, подремли маленько, – Макаровна отложила в сторону книжку.

– А я – в тамбур, – Влад раскрыл новенькую пачку "Памира", только что купленную на базаре и протянул Павлу Петровичу. – Не желаете?

– Я не курю, Владислав Андреевич, и вам не советую.

– Непременно вашим советом воспользуюсь, товарищ генерал. Но, извиняюсь, не сейчас, позжее, – и вышел в коридор, осторожно, без стука прикрыв за собой дверь купе.

– Деликатный человек, воспитанный, хотя тоже сидел, бедняга, – Макаровна перешла на шёпот. – И добрый… Это он нам с Павликом билеты в купейный вагон купил. Мы в плацкартном собирались, по нашим средствам, как все люди, а он даже слушать не стал. Загодя билеты купил, ну и… не выбрасывать же их? – робко спросила и, перекрестившись, прибавила: – Дай Бог ему здоровья!..