Империя мертвецов - Кэйкаку Ито

– До завтра. – Я пожелал спокойной ночи, Алексей попрощался в ответ и покинул покои, в которые нас проводил. Красоткин пристально посмотрел ему вслед, но я в тот момент не придал этому никакого значения.

Мы решили заняться мертвецами Алексея Карамазова, когда солнце поднимется повыше.

IX

– Алексей! Алексей Карамазов! – разносился отчаянный крик.

Краем сознания я понимал: похоже, крик мой.

По комнате витал приторный аромат, а Алексей утопал в кресле залы, в которую привел нас вчера. Он смотрел в потолок с широко распахнутым ртом. От его головы тянулись провода к Внедрителю Духа неподалеку.

– Алексей Карамазов! – кричал я.

Перед моими глазами развертывалось невозможное, немыслимое! В ответ сидящий Карамазов медленно открыл глаза. Они уставились в загробную жизнь. Несвежесть убивает гармонию материи. Я понял, что почувствовал Карамазов, когда от праведного старца Зосимы после смерти пошел тлетворный душок. Изрезанное глубокими морщинами лицо плавно и рассеянно повернулось ко мне, взгляд его на секунду сфокусировался, но затем снова уплыл.

– Пятница! Портативный Внедритель! – рефлекторно приказал я и сразу понял, что это все равно ничего не даст.

– Бесполезно, – коротко прокомментировал появившийся в дверном проеме Красоткин. Барнаби, который до этого выломал дверь в залу, спокойно огляделся и подошел к столу, на котором бессильно лежала рука Карамазова. Там стоял длинный тонкий ящичек с локоть длиной. Барнаби легко открыл его, и на свет показалась музыкальная шкатулка с металлическим гребнем. Рядом с ней на столе лежал с оборванной веревкой синий крест, разломанный пополам. Когда крышка поднялась, остатки завода в пружине передали энергию на цилиндр, и выступы на нем, точно последний вздох умирающего, зацепились о зубья гребня. Мне показалось, что крест, разломанный на две L, едва заметно дрогнул. Барнаби принюхался, а затем фыркнул:

– Опиум, что ли? На отравление не похоже.

Барнаби, пнув кончиком сапога провод Внедрителя Духа, похожего на какой-то чудовищный самовар, обернулся к стоящему в проеме с холодной улыбкой русскому юноше:

– Ты знал?

Красоткин пожал плечами.

– Знал! – надавил Барнаби.

– Таков предписанный порядок, – по-православному перекрестился Красоткин. – Мои обязательства по отношению к вам исполнены.

У меня по спине пробежал холодок. Еще вчера вечером – нет, еще сегодня утром мы вели оживленную дискуссию, а теперь мой собеседник мертв и умирает. Вопрос «Зачем?» поднялся по моему горлу, но, минуя язык, добрался до мозга и взорвался там. Старший брат Карамазова, Дмитрий, стал мертвецом. Я думал, Алексей взбунтовался потому, что увидел, как из его брата сделали мертвеца, но Красоткин опроверг эту идею, а Алексей ушел от ответа. Наш русский попутчик сказал, что Дмитрий жив… Нет, не то. Мне даже не потребовалось обращаться к протоколам Пятницы. Он сказал не так.

«Дмитрий не умер».

То, что мертвецы не мертвы, – это не простая игра слов. В моей голове раскрылся и с грохотом упал на пол замок. Три закона Франкенштейна.

1. Запрещено создавать мертвецов, которые не будут отличаться от живых.

2. Запрещено создавать мертвецов, превосходящих своими способностями живых.

3. Запрещено внедрять псевдодуховную эссенцию живым.

– Внедрять псевдодуховную эссенцию живым запрещено, – проговорил я вслух третий закон, но Красоткин не обратил на меня ни малейшего внимания.

Вот каким секретом Третье отделение собственной канцелярии российского императора было вынуждено поделиться со своим извечным врагом, Аппаратом Уолсингема. Секретом технологии, которую Федоров и сотоварищи попытались сокрыть, но не смогли. Эту историю им пришлось поведать вот таким обходным путем. Мертвецы нового типа. Бездна отчаяния Алексея Карамазова.

– Это… – не вполне владея собой, сказал я, и Красоткин рьяно кивнул и продолжил за меня:

– Это и есть таинство, которое открыли «Глобал Энтрейнмент».

Тот самый движок для новых моделей, о котором профессор Сьюард услышал от коллеги из Копенгагена.

Вопиющее нарушение третьего закона Франкенштейна, принятого на международном уровне. Такие сведения нельзя передавать ни по официальным, ни по неофициальным каналам. Создания, порожденные закостенелой бюрократией и неуемными амбициями исследователей. Бесстрастный голос Красоткина продолжил:

– Первые эксперименты провели на преступниках, отправленных на каторгу в Сибирь. Проверяли, возможно ли сохранить разум при прижизненном омерщвлении. Нет, не по тем «Записям», которые обнаружил Алеша. Это просто естественное развитие технологии. Уверен, в вашей стране предпринимаются похожие попытки. Но «Записи», разумеется, значительно ускорили процесс.

Эксперименты по созданию мертвецов, вероятно, проводятся в эту секунду в подпольных лабораториях по всему миру. Ужасные слухи не умолкают.

– Теперь уже невозможно установить, кто, что и когда узнал. Живые люди с внедренными некрограммами начали распространятся как мертвецы нового типа уже давно. Может, отдел разработок опьянел от успехов, а может, кто-то дал добро по собственной инициативе – этого мы, боюсь, уже никогда не узнаем. Алеша вернул человечеству «Записи», а потом узнал о «мертвецах» нового типа и взялся расследовать. Дмитрия он обнаружил… по несчастливой случайности.

Живым людям внедряли псевдодуховную эссенцию. Карамазов обнаружил, что на каторге в Сибири его старшему брату внедрили в душу смерть. Он собственными руками приблизил этот научный переворот, обнаружив «Записи Виктора», недостающую часть «Собрания». Красоткин сказал, что Дмитрий не умер. Ведь он и теперь, омертвев, не вполне настоящий мертвец, а… умертвие.

– Несчастливая случайность?! – подступил я к Красоткину, хватая его за грудки, но тот лишь холодно ответил:

– Все, что когда-либо может произойти, однажды произойдет.

Не чувствуя силы в руках, я отпустил юношу. Покончивший с собой… впрочем, применимо ли это выражение к тому, кто внедрил себе псевдодуховную эссенцию и вписал смерть в собственный мозг? Словом, Карамазов не проявлял никакого интереса к окружающей действительности. И хотя вещественное подтверждение реальности произошедшего находилось у меня перед глазами, с моих губ все равно сорвалось наиглупейшее:

– Но как он вообще смог записать…

– Опиум и гипнотическая музыка? – предположил Барнаби, щелкая одним из зубчиков шкатулки, и Красоткин кивнул. Так же, как повтор размеренных действий иногда вызывает галлюцинации, правильно подобранная мелодия погружает человека в состояние, схожее со сном. Сознание погружается в транс. От комбинации монотонной мелодии и наркотика оно полностью мутится. Я покосился на шприц и ампулу, скатившиеся со стола. Как юный ассасин, Карамазов погрузил себя в райские сады внутри собственного сознания, а с помощью псевдодуховной эссенции навсегда запер себя там. Код на перфокарте навеки замкнул его в искусственном аду.

Барнаби впервые за все наше путешествие улыбнулся Красоткину:

– Так вы хотите, чтоб мы за вами разгребли?

– Признаться, мне немного жаль. – Наконец и на лице юноши появилось сложное выражение, и Барнаби нарочито громко фыркнул.

– Напишешь отчет, что дело улажено, а в качестве доказательств прихватишь с собой в Петербург отряд мертвецов. У вас и это заранее продумано, да? Как