Письма к тайной возлюбленной - Тони Блейк

— Ой, Элеонор мне про это рассказывала! — радостно воскликнула она, просматривая статью и разглядывая снимки Милли, рыбы, Милли с рыбой, Милли с гораздо более моложавой Элеонор и Элеонор с рыбой.

На следующей странице были снимки Милли у проката каноэ и рукописные заметки о летнем сезоне 1988 года. Она купила три новых каноэ для пополнения «флота», а лето было нетипично жарким. На одной фотографии Милли была запечатлена на причале с большим стаканом чая со льдом в одной руке. Второй рукой она вытирала лоб. Дальше были вклеены схема троп Милли и снимки некоторых ее любимых пейзажей оттуда. А еще через несколько страниц Линдси обнаружила небольшую акварель с видом на озеро и прокатную станцию с подписью «Пробую работать кистью. Надо многому научиться!».

Следующий томик, который Линдси открыла, оказался старомодным фотоальбомом: фотокарточки крепились специальными клеевыми уголками, и там оказались полароидные снимки совсем молодых Милли и Джона. Хотя Линдси знала, что они познакомились, когда семья Милли гостила в этих местах, для нее стала неожиданностью сделанная Милли печатными буквами запись о том, что прежде прокат каноэ принадлежал родителям Джона. А это означало, что прокат в жизни Милли значил даже больше, чем прежде считала Линдси.

— Все эти снимки такие чудесные! — воскликнула она, восторгаясь тем, какую активную и счастливую жизнь вела здесь тетя Милли.

И тут она посмотрела прямо на него впервые с тех пор, как села рядом, и его лицо оказалось так близко! И он тоже не отвел взгляда. И по коже у нее побежали мурашки, а сердце забилось быстрее… Это опять был один из таких моментов, когда она знала — была совершенно уверена! — что он чувствует то же самое. И, как и раньше, ей казалось, что он может се поцеловать.

А вместо этого он сказал:

— Если ты больше есть не будешь, давай перенесем остальное куда-нибудь. Подальше от пиццы и напитков.

— Хорошая мысль, — услышала она свой ответ будто со стороны.

Они оба встали. Линдси перенесла оставшиеся альбомы на журнальный столик, стоявший перед диваном, а он убрал посуду и спрятал остатки пиццы в холодильник.

Когда он вернулся, они сели на пол перед столиком, прямо на большой ковер, проигнорировав диван, — и, как и раньше, его лицо оказалось очень близко. Линдси видела его краем глаза и, рассматривая высушенные цветы и листья, которые Милли собрала во время одного из походов, отмечала темную щетину на его подбородке, линию скулы, свободную позу, в которой он сидел, согнув одно колено и положив на него руку и вытянув другую ногу вдоль стола. Она ощущала приятный и терпкий мужской аромат его тела: как и раньше, в нем присутствовали древесные стружки и что-то прохладное и свежее, напомнившее ей озеро.

Она ахнула, увидев фотографию себя с тетей Милли. На ней были белый сарафанчик, сандалии и голубая заколка, которой с одной стороны были сколоты ее волосы — тогда еще темно-русые.

— О Боже, Роб! Это я! С ней! Когда я гостила здесь в детстве.

— Ага, — тихо отозвался он. — Я догадался, когда увидел тебя.

Она не удержалась и тепло ему улыбнулась.

Он не то чтобы улыбнулся в ответ, но лицо у него стало не таким злым и мрачным, как обычно.

Она испытывала сильный соблазн заглянуть ему в глаза, кто знает, вдруг он решится на поцелуй? Но ей слишком сильно хотелось посмотреть этот альбом, да и на поцелуй особой надежды не было.

Так что она восторженно перелистывала страницы, на которых остались воспоминания о пикнике на берегу озера, о гриле на заднем дворе, о неспешной прогулке на каноэ, которую она не запомнила.

Фотографии принесли с собой новые отрывки воспоминаний о мелочах, которые она до того совершенно забыла: о рыжем коте по имени Усы, который тогда жил у тети Милли, и о миленьком розовом спальнике, который купила тетя Милли, чтобы Линдси было приятнее ночевать на диване.

Следующая страница — и она ахнула, увидев себя пятилетнюю с шоколадным кексиком, таким, у которых внутри была белая начинка, а сверху — толстый слой шоколадной глазури.

— Господи! Я совсем забыла!

— О чем? — спросил Роб.

Она кусала губу, погрузившись в давнее воспоминание — настолько давнее, что она ни с кем им не делилась.

— Видишь этот кекс? — Она указала на выцветший снимок.

Он молча кивнул.

— Когда я здесь гостила, тетя Милли покупала одну коробку за другой, и, пока мамы рядом не было, она разрешала мне съесть глазурь сверху, а остальное выбросить.

Снова опустив взгляд, Линдси перевернула еще одну страницу — и на этот раз нашла качели, те самые, которые она помнила: их повесили на большом дереве сбоку от дома.

— Видишь? — сказала она Робу. — Она повесила их специально для меня, ради моего приезда. Я помню, как спросила ее, есть ли тут другие дети, потому что мне было интересно, чьи это качели. А она ответила мне, что они мои и что…

Она резко замолчала: новое воспоминание потрясло ее.

— Что?

Она скорбно сжала губы.

— Что они всегда будут тут меня ждать, когда бы я ни приехала.

— Ты можешь его взять, — предложил Роб. — Этот альбом. Насовсем.

Обрадованная и тронутая Линдси посмотрела на него:

— Серьезно?

— Это логично, — отозвался он и снова перевел взгляд на фотографии. Его глаза задержались на одной из них, где она сидела на качелях, и угол, под которым был сделан снимок, захватил белые трусики под коротеньким желтым платьем. Он с ухмылкой отметил: — Ты и тогда носила короткие юбки, Эбби? Если такие надевать, то надо следить, чтобы подол не задирался.

Она посмотрела на него с улыбкой, которая показалась ему… более озорной, чем те, что она адресовала ему раньше. Более манящей.

— А мне казалось, что тебе нравятся короткие юбки.

— Нравятся, — признался он, понижая голос и не отводя взгляда. — На больших девочках.

— А я большая девочка, — напомнила она ему невольно. Такого грудного и вызывающего голоса она от себя прежде не слышала. А потом она решила продолжить дело — продолжить заигрывание, убрать тот невидимый барьер, который их разделяет, раз и навсегда. Все так же тепло она спросила:

— Моя тебе понравилась?

Его темные глаза задержались на ней еще на одно долгое, томящее мгновение, а потом быстро опустились к полу. И для нее стало полной неожиданностью, когда он снова их поднял и медленно ответил:

— Да. — Контакт их взглядов так и не разрывался. — Даже чересчур.

Линдси чуть не задохнулась:

— Чересчур?

— Для моего спокойствия.

Глаза у него были темно-карие, и весь он был воплощением мужественности. Она совершенно забыла про альбомы.