Сестра милосердия - Мария Воронова

Старший Груздев вкладывал деньги в драгоценности и произведения искусства. Коллекция стоила целое состояние, но это была капля в море по сравнению с его былым богатством.

Большевикам стало известно о коллекции, и они решили ее забрать. Но старый лис предвидел такое развитие событий и где-то все спрятал. Когда многократные обыски не дали результата, чекисты забрали старика Груздева. Целую неделю его держали в «стакане», это такая маленькая камера, что в ней нельзя ни лежать, ни сидеть. Не давали спать, били, но Груздев так и не выдал тайник. Тогда его выпустили, а через несколько дней забрали Катрин.

— Они думают, свекор пожалеет беременную невестку, — грустно сказала Катрин, — и добровольно выдаст ценности, чтобы меня отпустили. О, как они ошибаются! Петр Кузьмич никогда этого не сделает! Если бы я еще ждала первого ребенка, да и то… Заново женить сына — дело нехитрое, а бриллианты не вернешь!

— Но ваш муж… Неужели он не сможет уговорить отца отдать хоть часть за ваше спасение?

— Что муж? — Катрин горько усмехнулась. — Ему тоже нет большой разницы, одна жена или другая. Я же вам говорю, они как жители Луны. Главное — семейный капитал, а люди им вообще неинтересны. Если бы нам сейчас дали с ним увидеться, он бы сказал: это ради твоих сыновей. Я претерпел, и ты терпи.

Сердце Элеоноры обливалось кровью от жалости к молодой женщине. И не только к ее нынешнему положению. Как это ужасно, жить с чуждыми тебе, равнодушными людьми, без любви и без радости! Это еще хуже, чем одиночество. Поневоле вспомнишь другую Катерину с ее прокламациями о свободе женщины…

Она подумала о том, как странно пошутила судьба, соединив их всех в одной камере. Двух дам на склоне лет, проживших такие разные жизни с таким одинаковым финалом — полное одиночество и тюрьма. Женщину, отдавшую свои драгоценности для выживания собачки Микки, и женщину, родные которой не хотят расстаться с семейным достоянием ради спасения ее жизни. И ее саму, одиночку, о которой никто не будет плакать.

Наконец ее повели на допрос. После череды коридоров она оказалась в самом обычном кабинете с самыми обычными высокими стеллажами и тяжелым письменным столом. А главное, тут было настоящее окно, хоть и забранное решеткой. Она с наслаждением смотрела на заснеженные верхушки деревьев, образующие прихотливый узор на фоне сумеречного неба.

— Садитесь, — чекист указал ей на стул раздраженно, будто она пришла по своей воле и отвлекла его от важных дел.

Глядя на него, Элеонора вдруг почувствовала такую тоску, которую нельзя было объяснить только сложившимися обстоятельствами.

Это был не страх, а скорее предчувствие беды, гораздо худшей, чем то, что творится с ней сейчас.

Бывают некрасивые лица, но видно, что природа создавала их любовно, следуя особой гармонии, как маленький шедевр. Такие люди часто более притягательны, чем записные красавцы.

А бывают и другие, которых создатель замыслит обычными миловидными людьми, а потом вдруг ради шутки или из раздражения одним движением все испортит. То нахлобучит линию роста волос почти на брови, то смажет подбородок так, что он почти сливается с шеей, то вытянет нос, то, наоборот, расплющит его по лицу.

У этого сотрудника Господь будто собрал переносицу в щепоть. Глаза были так близко поставлены, что он напоминал циклопа, а густые низкие брови вызвали у Элеоноры чувство тревожного отвращения.

Удостоверив ее личность, чекист сладко потянулся и закурил, выдыхая дым прямо ей в лицо.

— Ну-с? — спросил он весело.

— Простите?

— Ну, расскажите же все сами, и я оформлю чистосердечное признание.

— Мне нечего рассказать.

— Если я начну задавать вопросы, это будет уже другая история, учтите.

— Спасибо, но мне действительно нечего сказать, — повторила Элеонора, стараясь говорить спокойно. В этом чекисте она увидела то же равнодушие, что и у арестовавших ее агентов.

Это было очень противно. Кажется, попади она в руки пламенных идейных революционеров, ей было бы легче. Пусть жестокость, но это настоящая борьба, страсть, самопожертвование ради счастья человечества.

Но стать жертвой этих блеклых людишек без страстей, примкнувших к революции только из соображений сытости и безопасности, было очень тоскливо и даже унизительно.

— Хорошо. Я задам вам несколько вопросов. Итак, вы по происхождению княжна?

Она кивнула.

— Но вы утаили это обстоятельство, устраиваясь на службу в госпиталь?

— Нет.

— Нет?

Элеонора хотела сказать, что не утаила, а просто умолчала о своем титуле. Она вернулась с фронта, у нее прекрасные рекомендации, ничего удивительного, что в госпитале сразу приняли на службу такую опытную сестру. Но потом она подумала, что такой ответ навлечет обвинения в недостаточной бдительности на тех, кто оформлял ее документы. В этом кабинете нужно быть очень осторожной. Молчание — золото, а в данном случае, возможно, молчание — это чья-то жизнь.

— Да.

— Угу, — удовлетворенно кивнув, чекист сделал пометку в протоколе допроса, — а знаете ли вы князя Георгия Львова?

— Лично — нет.

— Он ваш родственник?

— Да, но я никогда не притязала на это родство. Не думаю, что ему известно о моем существовании.

— Хорошо. Вы связывались с представителями Красного Креста?

— Нет.

— Они передавали вам письма из Англии?

— Нет.

Сердце екнуло. Элеонора совершенно не умела лгать…

— В каких отношениях вы состоите с профессором Архангельским?

— Это мой дядя.

— Что вы знаете об его дочери?

— Ничего.

— Он ездил в Лондон на медицинский съезд. Зачем вернулся?

— Как же иначе? Здесь его родина.

— Россия больше не родина для таких, как он.

Элеонора промолчала.

— Вы бываете в его семье. Что они рассказывали вам о дочери?

— Ничего.

— И вы не получали от нее писем?

— Нет.

— Отпираться глупо, — чекист вздохнул даже как-то сочувственно, — мы легко докажем, что вы — член белогвардейского подполья. Через Красный Крест вы связываетесь с нашими врагами за границей. Остается только узнать, какого рода сведения вы передаете.

— Боже, какая глупость! — обвинение было настолько абсурдным, что она не испугалась. — Я обычная сестра милосердия, что интересного могу я передать для наших врагов? Я ничего не знаю.

— Вы не знаете, а ваши друзья? Профессор Архангельский, например. Он тоже ничего не знает?

— Он простой врач.

— Но он вернулся, хотя ничто не мешало ему остаться с дочерью! Значит, получил какое-то задание. Какое? Это нам еще предстоит узнать.

— Будьте добры, скажите, а он тоже арестован? — спросила Элеонора, чувствуя, как сердце сжимается в тревоге за дядю с тетушкой.

— Это вам не положено знать.

— Петр Иванович никогда не стал бы шпионить! Он вернулся, потому что предан России, вот и все. Он видный представитель русской хирургической школы и считает своим долгом сохранить ее именно в России. И передать свои знания русским хирургам, а не каким-то там… Вы просто не представляете, сколько пользы он может принести людям! Скольких пациентов вылечить и сколько докторов обучить! — горячилась Элеонора. — Да, есть врачи, которые утаивают свои знания от учеников…

Чекист оживился:

— Например, кто?

— Например, Петр Чемберлен. Он изобрел акушерские щипцы, но держал их в строжайшей тайне. А когда голландцы уговорили его продать секрет, он нагло обманул их, передав только одну ложку. Но это было давно. В шестнадцатом веке.

— Отвечайте по существу.

— По существу профессор Архангельский передает ученикам все, что умеет сам. Он прекрасный педагог, и многих, кстати, обучал безвозмездно, если видел трудолюбие и интерес к профессии. Поймите, арестовав его, вы нанесете огромный урон хирургии, а значит, и здоровью трудового народа.

— О своем здоровье лучше подумай, — сказал чекист тем же дружелюбным тоном, — кто еще состоял в вашей шайке? Кто главный? Какие поручения тебе давали? Может, и правда тебя использовали вслепую, такое тоже бывает. Запомни, кто складнее пропоет, тот меньше получит.

— Никакой шайки не было, и никаких поручений мне никто не давал.

— А как ты объяснишь свое поведение во время обороны Детского Села? А?

Элеонора растерялась.

— Молчишь? Тогда я тебе скажу: ты специально осталась с ранеными, чтобы перейти к своим!

Она почувствовала, что краснеет. Господи, какое точное попадание среди потока абсурдных обвинений! Не лучше ли признаться, все равно отсюда не вырваться, так хоть не будет на совести греха лжи…

— Вот именно! Все восхищались, какой героизм, а того не знали, что ты бы их первая прикончила, как только твои благородия бы подошли! Одного ты не учла, что Красная армия давит твоих, как вшей тифозных. Потом спохватилась, стала врать, мол, ничего не было, ни с кем ты одна не оставалась, да поздно уже! На заметочку-то тебя взяли.