Сестра милосердия - Мария Воронова

Ей удалось справиться с волнением. Если бы ее враг был благородным человеком, он бы ее по крайней мере понял. Он, может быть, увидел бы в ее действиях угрозу революции, но не стал бы придавать им такое низкое и пошлое истолкование.

— Я просто выполняла свой долг сестры милосердия, — глухо сказала она, — и оказывала помощь тем, кто в ней нуждался, вот и все.

— Так и запишем, — осклабился чекист, — или, может, хочешь сама признание все-таки написать? Мы тут не шутки шутим, чтоб ты знала.

Она покачала головой.

— Ну ладно.

Чекист не спеша и со вкусом заполнил протокол ее допроса, подул на него и любовно промокнул пресс-папье.

— Ты все равно все подпишешь, — сказал он буднично, — рано или поздно, но подпишешь. Подумай, может быть, лучше рано? Иначе будет очень больно, это уж ты мне поверь.

Он внимательно посмотрел ей в глаза, и Элеонора увидела в них нечто более страшное, чем равнодушие. Пресыщенность.

Глава 13

Вернувшись в камеру, Элеонора легла и постаралась сосредоточиться. Но мыслить здраво пока не получалось. Ясно было только одно — нельзя свидетельствовать против других. Ей самой уже не выплыть, осталась одна задача — никого не потопить. А судя по тому, что чекист цепляется к каждому ее слову, лучшей тактикой будет глухое молчание. Хорошо это или плохо, но она не станет признаваться, что хотела перейти к Юденичу. Очистив ее совесть от греха лжи, это признание может повредить Архангельским. А если развить тему, то и Калинину с Довгалюком — зачем направили на передовую белогвардейского агента. У чекистов, судя по всему, фантазия работает на грани паранойи.

Нужно молчать. Но как выдержать пытки? Элеонора содрогнулась, представив ожидающие ее боль и унижение. У нее сильное тело и крепкое сердце, поэтому она не умрет от пыток, придется вынести все до конца.

Покончить с собой? Это страшный грех, православная вера требует, чтобы человек перенес все предназначенные ему испытания.

Нужно вспомнить всех солдат, которых они с Воиновым оперировали без обезболивания. Им было очень тяжело, но они терпели ради спасения жизни. А ей придется терпеть ради спасения души. Пока есть время, нужно молиться, чтобы Господь укрепил ее дух…

Тут она услышала стоны с нижних нар. Это Катрин. Ее тоже водили сегодня на допрос, она вернулась очень бледная, выпила стакан воды и сразу легла.

— Ах, милочка, пожалуйста, возьмите себя в руки, — донеслось с нар Елизаветы Ксаверьевны, — поверьте, вам самой станет от этого легче.

Элеонора спустилась вниз:

— Что с вами, Катрин?

— Очень болит живот, — шепнула Груздева, — я жду уже третьего ребенка, но такая боль у меня впервые.

Она закусила губу, и в свете тусклой лампы, которую зажигали на ночь, Элеонора увидела, как страшно исказилось ее лицо. На лбу выступила крупная испарина.

— Тише, тише, все будет хорошо, — сказала она машинально, хотя вовсе не была в этом уверена. Пульс Катрин был очень слабым и таким частым, что его было бы трудно сосчитать, даже имея часы. — Вас били на допросе?

— Немного, — Катрин будто стыдно было в этом признаваться, — вдруг я знаю, где тайник. Но старый Груздев не сказал бы мне этого и в лучшие времена… О, если бы он только намекнул! Я бы призналась во всем, лишь бы только выбраться отсюда! Боже, какая боль!

Элеонора осторожно пощупала ее живот. Он был напряжен и, кажется, сильно увеличился. Как ни скромны были ее познания в акушерстве, их вполне хватило, чтобы понять: у Катрин или разрыв матки, или отслойка плаценты. В обоих состояниях требуется немедленное кесарево сечение для спасения жизни матери и ребенка. Или хотя бы матери, мрачно подумала она.

Еще раз уверив Катрин, что все будет хорошо, Элеонора забарабанила в дверь. Звуки от ударов гулко отзывались в камере.

На стук долго никто не откликался, Элеонора уже стала терять надежду, как наконец лязгнула заслонка и в маленьком зарешеченном оконце показался фрагмент лица часового.

— Чего шумишь? — дружелюбно спросил он.

— Заключенной плохо. Ее немедленно надо доставить в больницу!

— Ишь чего выдумала! Тикать захотела? Ничего у тебя не выйдет, — охранник хотел закрыть окно.

— Пожалуйста, не уходите! — крикнула Элеонора. — У нас беременная, и ей срочно нужна медицинская помощь! Иначе она умрет!

Последнюю фразу она произнесла почти шепотом, чтобы Катрин не слышала ее. Но той, кажется, было все равно. Она глухо стонала, а Елизавета Ксаверьевна баюкала ее, как ребенка.

— То ваша бабья справа, без дохтура разберетесь.

— Нет! Не разберемся! Ей нужна срочная операция! Не верите мне, зовите врача, он подтвердит, у вас же есть врач?

— Есть, да не про вашу честь! — с довольной ухмылкой часовой закрыл окно.

Господи, что делать? Если срочно не доставить Катрин в больницу, она не доживет до утра.

Всякое бывало в ее практике, бывало и такое, что люди умирали у нее на руках, но она всегда делала для их спасения все, что только возможно.

А сейчас — полная безоружность перед лицом смерти. Она знает, как помочь, но не может ничего предпринять из-за косности охранника.

Только сейчас, в минуту наивысшей беспомощности, Элеонора по-настоящему почувствовала себя узницей.

Все втроем они собрались вокруг Катрин. Елизавета Ксаверьевна подложила ей под поясницу свою подушку, а под ноги — свернутый тюфяк. Анна Павловна промокала женщине лоб носовым платком, а Шмидт энергично махала полотенцем.

— Ничего, ничего, — приговаривала Головина, — все обойдется.

Элеонора покачала головой.

Елизавета Ксаверьевна, заметив этот жест, отложила полотенце и, взяв Элеонору под руку, отошла с ней в другой угол камеры:

— Все так плохо?

— Хуже не придумать.

— Ладно, — Шмидт подошла к двери и стала дубасить по ней руками и ногами. Шум поднялся такой, что находящаяся в забытьи Катрин открыла глаза.

В этот раз охранник подошел гораздо быстрее:

— Ты че творишь, дура? В карцер захотела?

— Слушай, умник, — в голосе старой девы слышался металл, — эта женщина важная заложница. Если она сейчас умрет, советская власть не получит много золота. И спросят с тебя, уж мы об этом позаботимся. Так что лучше беги за врачом, да поскорее.

— Ладно, ладно, чего ты…

Охранник даже забыл закрыть окошко, но сразу вернулся и исправил упущение. Потянулись минуты ожидания.

Элеонора почти физически чувствовала, как из тела Катрин уходит жизнь. Что бы только она ни отдала, лишь бы остановить это угасание! Несчастный малютка наверняка уже погиб… Ее сознание, как всегда в подобных случаях, словно разделилось на две половины. Одна хладнокровно отмечала ход болезни и подсказывала правильные действия, а вторая горячо сочувствовала пациенту.

Еще час промедления, и Катрин будет уже не спасти.

Когда она потеряла сознание, пожилые дамы испугались и стали тормошить ее. Элеонора сказала, что не нужно, это только истощит силы больной. Чтобы хоть что-то делать, она положила под ноги Катрин еще один тюфяк. Якобы это усилит приток крови к голове.

Наконец появился врач. Это был суетливый испитой человек, Элеонора заметила, как мелко дрожат его руки. Ей даже почудилось, что от него пахнет вином.

Она четко, как на профессорском обходе, доложила ситуацию.

Врач поморщился.

Проверив пульс Катрин и проведя рукой по животу, он сказал:

— Нужно в лазарет. Есть носилки?

Охранник покачал головой.

— Так что делать? Не на руках же я ее потащу.

О господи! Элеоноре стало так стыдно за коллегу… Настоящий врач, когда видит подобную картину, действует стремительно.

— Я помогу, — вызвалась она, — я опытная операционная сестра, можете мной всецело располагать.

— Да помолчи, гражданочка! Без тебя разберемся, — вяло сказал доктор. Кажется, единственным его чувством была досада, что его потревожили среди ночи.

— Несите в одеяле, — Елизавета Ксаверьевна бросила охраннику свое одеяло.

Подошел второй охранник.

Они так небрежно понесли Катрин, что голова ее стукнулась о край дверного проема.

Элеонора воскликнула «осторожнее!», на что доктор ответил ей непечатно.

Шторм революции, перемешав все жизненные потоки, выбросил на поверхность самую грязную человеческую пену.

Элеонора не была знакома с тюремными врачами, но слышала от Петра Ивановича, что это настоящие подвижники. Он всегда восхищался этими людьми. Чем они не угодили революции, что нужно было поменять их на этого пропойцу? Наверняка прозябал где-то в земстве, как попало пользуя неприхотливое местное население, а поскольку пил с ссыльными, то приобрел репутацию борца с «царским режимом». «Да какая разница! — перебила она сама себя, — лишь бы только у него хватило опыта сделать кесарево сечение…»