Небеса в смятении - Славой Жижек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В отличие от капиталиста, чья прибыль основывается на прибавочной стоимости, создаваемой наемными работниками в процессе производства товаров, феодальный сеньор извлекает прибыль при помощи монополии, принуждения и ренты… Цифровые платформы – это новые водяные мельницы, их владельцы-миллиардеры – новые феодалы, а их тысячи рабочих и миллиарды пользователей – новые крестьяне87.
Именно так работают Apple, Microsoft, Facebook[20] и Google. Мы сохраняем свободу личного выбора, но объем этого выбора определяется тем, какая корпорация приватизировала ту или иную часть нашего общего достояния: мы ищем любую необходимую нам информацию через Google, мы открыто определяем свою идентичность в публичной сфере через Facebook[21] и т. д. Эти мегакорпорации пытаются колонизировать наше будущее (Гейтс регулярно предлагает схемы организации нашей будущей жизни) и даже космическое пространство (Маск владеет множеством спутников и планирует строить поселения на Марсе).
Таким образом, в «восстании» Трампа против цифровых корпоративных сил есть доля правды. Стоит посмотреть подкасты «War Room» Стива Бэннона – величайшего идеолога популизма Трампа: нельзя не восхищаться тем, как много полуправд он объединяет в общую ложь. Его утверждение о том, что при Обаме разрыв между богатыми и бедными значительно увеличился, а крупные корпорации стали сильнее, верно, но при Трампе этот процесс продолжился, в дополнение к снижению налогов и печатанию денег для спасения корпораций. Таким образом, мы сталкиваемся с ужасной ложной альтернативой: великая корпоративная перезагрузка или националистический популизм, который делает вид, будто выступает против крупных корпораций, но в конечном итоге сводится к тому же самому. «Великая перезагрузка» – это формула того, как изменить кое-что (и даже многое), чтобы в сущности все осталось по-прежнему.
Так есть ли третий путь, помимо двух крайностей восстановления старой нормальности и корпоративной «великой перезагрузки»? Да – настоящая великая перезагрузка. Ни для кого не секрет, что именно нужно сделать – Грета Тунберг сформулировала это предельно ясно. Во-первых, мы должны, наконец, признать, чем является пандемический кризис: частью глобального кризиса всего нашего образа жизни, от экологии до новой социальной напряженности. Во-вторых, мы должны установить социальный контроль и регулирование экономики. В-третьих, мы должны полагаться на науку, но не просто признать ее агентом принятия решений. Почему нет? Давайте вернемся к Хабермасу, с которого мы начали: затруднительность нашего положения состоит в том, что мы вынуждены действовать, зная, что мы не знаем всех координат ситуации, в которой находимся, а бездействие само по себе играет роль действия. Но разве это не базовая ситуация для всякого действия? Наше большое преимущество заключается в том, что мы знаем, сколь многого мы не знаем, и это знание о нашем незнании открывает пространство свободы. Мы действуем, не зная всей ситуации в целом, но это не просто наше ограничение. Что дает нам свободу, так это то, что ситуация – по крайней мере, в нашей социальной сфере – сама по себе открыта, а не полностью (пред)определена.
Наша нынешняя ситуация в связи с пандемией, конечно, остается открытой. Мы усвоили первый урок: «легкого локдауна» недостаточно. Нам говорят, что «мы» (наша экономика) не можем позволить себе еще один жесткий карантин – так давайте изменим экономику. Карантин – самый радикальный негативный жест внутри существующего порядка. Путь дальше, к новому позитивному порядку, пролегает через политику, а не науку. Что нужно сделать, так это изменить нашу экономическую жизнь так, чтобы она смогла выдержать карантин и чрезвычайные ситуации, которые, несомненно, ожидают нас, точно так же, как война заставляет нас игнорировать рыночные ограничения и находить способ делать то, что «невозможно» в свободной рыночной экономике.
В марте 2003 года Дональд Рамсфелд, тогдашний министр обороны США, позволил себе немного любительской философии на тему отношения между известным и неизвестным: «Есть известные известные. Мы знаем, что знаем их. Есть известные неизвестные. Мы знаем, что не знаем их. Но есть и неизвестные неизвестные. Мы не знаем, что не знаем их»[22]. Он забыл добавить ключевой четвертый пункт: «неизвестные известные» – вещи, о которых мы не знаем, что мы их знаем, фрейдовское бессознательное, «знание, которое себя не знает», как выражался Лакан. Если Рамсфелд считал, что главными опасностями в противостоянии с Ираком были «неизвестные неизвестные» – угрозы со стороны Саддама, о которых мы даже не подозревали, то наш ответ должен быть таким: главные опасности – это, наоборот, «неизвестные известные», то есть отрицаемые убеждения и предположения, о наличии которых у самих себя мы даже не подозреваем. Мы должны прочесть утверждение Хабермаса о том, что у нас никогда не было столь обширного знания о незнании именно через эти категории: пандемия ударила по знанию о том, что (как нам казалось) мы знали; она заставила нас осознать, чего мы не знали, что не знали; и, в противостоянии ей, мы полагались на то, чего мы не знали, что знаем (все наши предположения и предубеждения, определяющие наши действия даже тогда, когда мы не осознаем их). Здесь мы имеем дело не с простым переходом от незнания к знанию, а с гораздо более тонким переходом от незнания к знанию о том, что мы не знаем, – наше позитивное знание при этом остается неизменным, но мы получаем пространство для маневра.
Именно в отношении того, чего мы не знаем, что мы знаем – наших предположений и предубеждений – подход Китая (а также Тайваня и Вьетнама) к пандемии оказался намного лучше, чем подход Европы и США. Я уже устал слышать: «Да, китайцы сдержали вирус, но какой ценой?» Хотя только анонимный источник может рассказать нам всю историю о том, что там происходило на самом деле, факт остается фактом: когда в Ухане вспыхнула эпидемия вируса, власти ввели карантин и остановили бóльшую часть производства по всей стране, явно поставив человеческие жизни выше экономики. Да, это произошло с некоторым опозданием, но они отнеслись к кризису
