Меделень - Ионел Теодоряну

- Дэнуц, вымой виноград; сколько раз я тебе говорила!

Дэнуц окунул виноградную кисть в воду...

- У тебя будет аппендицит, так и знай! Зачем ты глотаешь косточки?

"Дай-то Бог", - мысленно пожелал себе Дэнуц, продолжая глотать целые ягоды: приближались школьные занятия.

- Спичку, - попросила госпожа Деляну, наливая кипящую воду в кофейник.

Герр Директор извлек спичку из коробка.

- Дай мне целый коробок. Я ведь не луну прошу у тебя!

- Это невозможно! Спичечные коробки исчезают бесследно.

- Хорошо. Я возьму реванш, когда дело дойдет до пенки.

- Возьми коробок... пусть только кофе будет с пенкой.

- И почему исчезают спичечные коробки? - спросил господин Деляну, закуривая папиросу и машинально опуская коробок к себе в карман.

- Потому что все мы похищаем чужие коробки! Верни мне коробок.

- Какой коробок?

- Мой собственный.

- С какой стати! Это мой коробок. Я его вынул из кармана. Вот, пожалуйста: один коробок... Ах ты черт!

Два коробка появились из кармана.

- Ты прав! Чудеса происходят со спичками! Видимо, в них есть нечто располагающее к преступлению.

- В огне, а не в спичках.

- От Прометея святое благовествование?

- Вот именно.

- Браво, Григоре! Когда будет пересматриваться уголовный кодекс, я предложу внести туда статью о новом правонарушении: прометеев деликт... Я это сделаю, чтобы увидеть выражение лица своих коллег. "Что это такое?", "Кто это?"

- А кто это, священник?

- Витязь, Ольгуца. Он похитил божественный огонь, и боги наказали его хуже, чем вора.

- И он стал гайдуком?

- Нет. Он умер.

- А кто отомстил за него?

- Литература, - улыбнулась госпожа Деляну.

Ольгуца нахмурилась и замолчала. Некоторые разговоры, сопровождавшиеся улыбками, сердили ее, словно они велись на языке, который она недостаточно понимала. Но больше всего ее возмущала усмешка Дэнуца.

- Что ты смеешься?

- Мне попалась кислая ягода.

- Хм! Тебе это очень к лицу: я потому тебя и спросила. Ты вроде Патапума. А от сладкого ты что, плачешь?

Дэнуц так некстати развеселился, потому что случайно ему в голову пришла одна остроумная мысль. Когда господин Деляну объяснял Ольгуце, что похититель огня был наказан, Дэнуц подумал: "Обжегся на огне!" Если бы не было Ольгуцы, он произнес бы это вслух. Вообще Дэнуц был внешне молчалив, а внутренне весьма говорлив, может быть потому, что внутри не было Ольгуцы.

Вокруг кофейника ярким хороводом плясало пламя.

"Фууу!"

Закипевший кофе вдруг поднялся, пенясь и шипя, как индюк. Держа кофейник за ручку над огнем, госпожа Деляну начала снимать пенку.

- Я больше не могу! - пожаловалась Ольгуца. - Я сейчас лопну. Мамочка, свари мне тоже кофе.

- Скажите пожалуйста!

- Пожалуйста, мама!

- Кофе не для детей.

- Почему?

- Потому что он возбуждает.

- Зачем же ты его пьешь?

- Он способствует пищеварению.

- А у меня разве нет пищеварения?

- У тебя оно хорошее и без кофе.

- А ты и без кофе возбуждена, мамочка, - прошептала Ольгуца.

- Ольгуца, не дерзи!

- А если мне хочется кофе.

- Ну, ничего, папа даст тебе немножко кофе, на блюдечке... для аппетита, - пояснил господин Деляну, чувствуя на себе грозный взгляд госпожи Деляну.

- Хорошо, что скоро начнутся занятия, - вздохнула мама Ольгуцы. - У меня тоже будут каникулы... Дэнуц, хватит. Иди вымой руки.

- Merci, tante Алис.

- На здоровье... Ольгуца, иди погуляй в саду вместе с Моникой. Скоро вам спать.

- Я знаю, - вздохнула Ольгуца. - Папа, ты дашь мне кофе?

Господин Деляну наполнил блюдечко.

- Подуй, Ольгуца, чтобы простыло.

В блюдечке поднялась коричневая буря, на скатерть выплеснулась кофейная волна.

- Ольгуца! Сегодня я постелила чистую скатерть.

- Мамочка, - спросила Ольгуца, покончив с кофе, - а почему, когда у тебя прольется кофе, ты говоришь, что это к деньгам?

- Потому что так говорят.

- А почему же ты сердишься, если я проливаю?

- Благодарю!

- Не за что, мамочка! Merci, папа! Пошли, Моника!

Когда они остались одни, Герр Директор расхохотался.

- А что за учительница у Ольгуцы?

- Чудесная девушка.

- Трудно ей приходится!

- Представь себе, нет! Конечно, уроки превращаются в беседы, и отношения у них скорее товарищеские. Ольгуца угощает ее чаем или вареньем, а учительница Ольгуцу - полезными рассказами... К тому же она учится легко и охотно: единственное хорошее качество, доставшееся ей от Фицы Эленку!.. И я уверена, что дружба с Моникой должна несколько смягчить ее нрав.

- Как жаль! - вздохнул господин Деляну.

- Жаль?! Подумай сам, ведь она девочка, а не гайдук!

- Да, да. Но Ольгуце это идет... Если бы Дэнуц был как она...

"Дэнуц попроще: он похож на свою мать".

- Вообрази, Григоре, эту любезность преподнесла мне одна ваша приятельница детства... вероятно, ваше общее увлечение.

- Кто? - спросил, смеясь, Герр Директор.

- Домнишоара Добричану.

- Она еще жива?!

- Душа моя, ей столько же лет, что и вам!

- Бедняжка Профирица! То, что исходит от нее, не должно тебя огорчать. Уж ей-то уготовано место в царствии небесном. Она была весьма неравнодушна к Йоргу...

- Только неравнодушна?

- Кто знает?! Ты и Дэнуц не в ее вкусе! Ей нравятся люди задиристые и острые на язык. Сама-то она кроткая, как ягненок. Но ей по душе тореадоры!.. Бедняга! Йоргу, ты помнишь, какие ты ей говорила дерзости?

- Да... Бедняга!

- Дорогие мои, - начал Герр Директор, протирая монокль носовым платком, словно ему предстояло сражение и основным его оружием были глаза, - раз уж зашла речь о Ками-Муре и пробил час отъезда...

- Уже?

- Если вы сами не выставите меня отсюда, это сделает осень... И поскольку, как я уже говорил, приближается отъезд, я бы хотел выяснить один вопрос, который меня серьезно занимает. Каковы ваши планы насчет Дэнуца?

- Как? Все очень просто, - быстро ответила госпожа Деляну. - Мы отдадим его в гимназию.

- И?

- Точка.

- Быстро же ты ставишь точки!

- Я не понимаю, куда ты клонишь?

- Погоди... В какую гимназию вы собираетесь его отдать?

- В пансион.

- Живущим?

- Ой, Григоре? Да разве это возможно!.. Приходящим, конечно.

- Йоргу, что ты на это скажешь?

- Я совершенно согласен с Алис. По-моему, все ясно, как апельсин.

- Вовсе не ясно!.. Сколько лет Дэнуцу?

- Одиннадцать, разве ты не знаешь?

- Прекрасно. Значит, он уже большой мальчик.

- Дитя!

- Нет, нет! Мальчик. И несчастье состоит в том, что для тебя он всегда будет ребенком.

- Это естественно. Я его мать.

- Очень хорошо и даже похвально. Ничего не скажешь: ты прекрасная мать.

- Цц!

- И именно поэтому не годишься для воспитания мальчика.

- Ой!

- Послушай, Алис, давай поговорим серьезно. На карту поставлено будущее твоего единственного сына и единственного продолжателя нашего рода. Ты прекрасно знаешь, что я люблю твоих детей. Так ведь?

- ...

- У меня детей нет. Бог уберег меня от женитьбы, а уж теперь я и сам сумею уберечь себя. Так что моя любовь... и все остальное принадлежит вашим детям. И моя единственная радость - другие назвали бы это идеалом, но я человек скромный - состоит в том, чтобы увидеть их людьми... более достойными и цельными, нежели мы. А мы, слава Богу, тоже не из последних...

- И? - вышла из терпения госпожа Деляну.

Герр Директор закурил новую папиросу.

- Поверьте, что все, что я говорю, давно продумано и взвешено в этой лишенной поэтических кудрей башке... Я вас спрашиваю: что выйдет из Дэнуца, если он будет учиться в гимназии, как этого хотите вы?

Госпожа Деляну пожала плечами.

- Милый мой, что получается из детей, выросших в хороших условиях, под надзором родителей? Ответь ты более определенно... если можешь.

- Думаю, что могу. Пустое место!

- Григоре!

- Ты сегодня определенно не в духе, - сказал господин Деляну с улыбкой и в то же время с некоторым беспокойством в голосе, словно услышал собственную мысль, которую глубоко прятал и которую высказал другой человек.

- Я вовсе не шучу и не предрекаю беду. То, что я сказал, я могу вам доказать математически, с карандашом в руке.

- Вот вам, пожалуйста... ты сделался пророком!

- Нет, Алис. Ты напрасно сердишься. Я уверен, что и Йоргу думает то же самое: правда?

- Милый Йоргу, ты честный человек: любишь детей, жену, но, скажем прямо, ты человек с ленцой, истинный молдаванин. Этим все сказано... Предположим, что у тебя прохудилась крыша. Вместо того чтобы заняться ее починкой - что на некоторое время отвлечет тебя от привычной жизни, - ты предпочтешь пить горькую, лишь бы позабыть, что с минуты на минуту крыша может обрушиться тебе на голову. Верно?

- Возможно. Только, к счастью, крыша нашего дома в порядке.

- Хорошо. Забудем про крышу. Предположим, что пуговица на твоих брюках висит на ниточке, а ты не укрепляешь ее, потому что надеешься на случай и твердо уверен, что случай занят одним: крепостью нитки, на которой держится пуговица. А в тот день, когда она обрывается, ты становишься пессимистом и слагаешь душещипательные стансы о людях, обиженных судьбой, - вместо того чтобы пришить другую пуговицу... Ты полюбуйся на Яссы, наши Яссы, Яссы! Это город, в котором есть поэты, но нет городского головы, потому что городской голова - тоже, естественно, молдаванин. Вся деятельность городского головы сводится к созданию все более и более поэтичных и печальных руин, питающих воображение поэтов, все более и более пьющих, разочарованных и нищих... Дорогие мои, молдавская леность начинается с молдавской речи и заканчивается молдавскими делами. Разве вы не видите, что наша речь создана для женщин и для болтунов! Приятная на слух - это верно - и протяжная невероятно, угнетающе протяжная! И какая-то приглушенная - так беседуют, сидя у жаркой печи со слипающимися от сна глазами, вполголоса, в перерыве между двумя чашечками кофе с щербетом. Речь валахов вульгарна: бесспорно. Груба: тоже верно. Но это живая речь. Слова звучат энергично, как перед битвой. Кажется, что у того, кто их произносит, есть мускулы, крепкие мускулы, и такие же крепкие нервы... Поверьте, все, что я говорю, я говорю с горечью, потому что люблю Молдову... Но ведь даже эта любовь к Молдове пронизана жалостью, как к бедному старику, беспомощному и в то же время достойному. Кстати, молдаване, говоря о Яссах, восклицают: "Старый наш город! Бедные Яссы!" Все оплакивают его, и все требуют от других сострадания к старой столице Молдовы. Скажи мне, Йоргу, разве ты не чувствуешь себя молдаванином?