Дальнее небо - Сергей Е. Динов

В Красном с того самого дня мало кто спал. Перекапывали, на всяк случай, по ночам свои огороды и дворы, вспомнили подзабытую байку о богатой барской усадьбе, что до революции на месте Красного была.

Но по вечерам сельчанам все ж невтерпеж было как любопытно, бродили вкруг забора подворья старой Лизаветы, ждали новых вестей о кладе, что, уж не сомневались, зарыт был на бабкином дворе. Медяки с малым серебром нашли? Нашли. Значит, золото с бриллиантами под землей могло быть у бабки схоронено.

Но во дворе Лизы с того самого дня все как-то, наоборот, улеглось, поутихло, в смысле работы и суеты. Слышны стали по вечерам застольные песни с веранды, шипело, кашляло громкое радио, раздавался дружный смех гостей-приезжих. Кешка до полудня отлучался со злюкой своей Лолой купаться на реку. По вечерам молодежь ругалась про меж собой под яблонями, негромко, но задиристо. Кеша так и ночевал порознь с подругой, отсыпался на сеновале в компании с морячком Игорем. Холостяковали оба. Но недолго.

Важный пузырь Петруша Капитоныч проворонил, похоже, молодуху свою, раззява. Как-то по утру, на третий день после клада, отправился Петюня с Васькой опять на рыбалку, водку пить, да во хмелю засиделся на омуте допоздна. А красавицу Кристину с морячком Игорем пастух Кузьма тем же днем на дальнем выгоне встретил. Вроде как за ягодами молодые в чащобу дремучего Рывина собрались. Да возвернулись с опушки леса через часок да с пустыми корзинками. Шли себе обратно неторопливо любовной поступью, взявшись за руки. Прям, жених с невестою. Увидали за орешником коровье стадо и нетрезвого Кузьму, смутились, руки разняли. Да выпивохе-пастуху все стало ясно сразу: дело-то молодое, куда там брюхатому лысану Петруше до бравого морского майора.

Кузьма, понятное дело, не спустил случая, над молодыми покуражился. С хитрой, гадкой улыбочкой закурить у Игорька-морячка спросил. А тот не курил. Кристина минутку поодаль постояла, зарделась пунцовыми щеками вся в смущении от ехидных взглядов пастуха да в сторону деревни боком-боком отступать стала.

Наглый пройдоха Кузьма не унимался, в рукав Игорька вцепился.

– Майор – что ж по-морскому-то значить будет? – спрашивал занудливый пастух про одну звезду, увиденную на погоне бабкиного племянника.

– А то и значить будет: звезда одна, а звание – «кап три», – пытался отшутиться Игорек.

– Эт как же так «три»? – не понимал Кузьма.

– А так. Всего три кэпа на флоте. Первый, второй… а третьим, выходит, – я буду, в очереди за контр-адмиралом.

– Вона как?! – не понял сложных флотских шуток Кузьма и по-деревенски простецки хитрить начал. – А еже ли кто увидал чего такое тайное и смолчит себе в тряпочку? Тут разве рублика три-четыре на водочку молчальнику не найдется?

Игорек оглянулся на Кристину, что к деревне понуро брела, терпение потерял и сунул Кузьме под нос кулак, дыньку такую «колхозницу», в пол лица пастухова.

– А вот такое подношение молчальнику в самый раз будет, еже ли что, – ответил Игорек.

Моряки не лопухи, на испуг не купишь. Кузьма обиду, молча, зажевал и загрустил.

– Ну, на нет, таки суда нет, – смирился пастух и сделал грубую ошибку, глянул во след белокудрой красавице и тихонько так, подленько вякнул в спину капитану третьего ранга, в надежде, что тот не расслышит. – Хороша кобылка, да шибко прытка…

Флотский капитан Игорек все расслышал, развернулся и пастуху в глаз «дынькой» – то своей засветил.

Кузьма в репейный сухостой кувырнулся и затих на время. Дооолго не поднимался, затаился в кустах, пережидал, пока молодые с глаз скроются. Неделю после энтого случая пастух своим синим пельменем на глазу по деревне красовался. Никому не признался, кто и как ему глаз зажмурил. Даж другу Ваське. Отмолчался.

Да и не прав пастух Кузьма был. Ничего «такова» греховного на опушке леса с молодыми-то и не случилось. По душам поговорили, даж не приобнялись и не поцеловались. Красавица Кристина ни с Петрушей Капитонычем, ни с бравым морячком грех на душу не взяла. Ни с тем, ни с другим спать не стала.

Уезжали гости премного благодарные бабке Лизавете за приём и довольные сельским отдыхом.

Первым отбыл в субботу в город Горький, что на реке Волге, внучок Кеша со злыдней своей Лолой. К вечеру нежданно-негаданно обратно возвернулся. Подругу свою домой на поезде одну спровадил, прогнал, значит. Сам решил денек-другой у бабки Лизы еще побыть, отоспаться. Лизавета рада-радёшенька осталась, что внучок от обузы костлявой избавился.

Кешка мальчишкой еще совсем был, повеселил родню, признался, как стащил при участковом Барыкине из чугунка горстку меди: петровский пятак, алтын да полушку, да еще полкопейки с вензелем государя-императора Николая Второго. Письму бабки Лизы и байке о кладе он первым поверил. Клад и взаправду нашел, чугунок с медью да серебряными монетками. Сразу постеснялся, а теперь спросил у бабки Лизы еще и бумажных царёвых денег для своей коллекции. Бабка аж руками от смущения всплеснула, да, забирай, мол, хоть мешок весь. Кеша по-честному со всей родней поделился, каждому на память досталось по сотенной «катеринке», по бумажке – «керенке», червонец с Лениным да пятерка рублей с лётчиком. Шикарную бумаженцию в пять сотен, с государем-императором Петром Первым Кешка себе забрал. Другие такие бумажные «портянки» рассыпались в труху. Гости подарками от памятной встречи довольные остались. Чаи допоздна вместе гоняли, беседы долгие вели, далеко за полночь улеглись.

Первым автобусом отбыл в понедельник племянник Игорек в морской форме.

На другой день откланялись хмурый Петр Капитонович с тихой, улыбчивой Кристиной. Студент Кеша вторым автобусом после них в Москву подался, погулять решил в столице перед своей учебой в «универе» города Горький. «Горьким универом», как он сам сказал про свой институт.

После отъезда гостей бабка Лиза конфет разных с пряниками в кулек отсыпала и к соседке на радостях отправилась, счастливая, что родня навестила-таки ее под скончание лет.

Домик свой с землицей решила старушка племяннику Игорьку отписать.

– Свой причал у морячка будет. Бог даст, на другое лето вернется отдохнуть на месяц-другой, а то после службы своей морской насовсем на тверской земле останется, – объявила Лиза подружке своей Авдотье за чаем и глаза платком промокнула. – Ах, как Игорек на Капитошу мово стал похож. Прям чудо какое Господь устроил! Будто ба явился Капитон Иваныч мой оттудава, из юности нашей, попрощаться напослед зашел, – порадовалась она с тихой, приятной грустью на душе. – Ах, чую, вернется еще племянник мой, да-да, вернется.

Авдотья головой покачала, тоже попечалилась. Она-то одна-одинёшенька на белом свете осталась, сирота-сиротина на старости лет, ближняя и дальняя родня вся поумирала.

Как в воду бабка Лиза глядела, дня через три под вечер заявился обратно в село Красное морячок-Игорек. Да не один. С Кристиной вместе. На недельку – другую на постой напросились. Строгая было бабка Лиза помягчела душой, разулыбалась беззубым ртом своим да и не прогнала прочь, распутных, приютила.

Как прознали сельчане на другой день, вовсе и не распутных. Сильная любовь промеж молодых случилась. Бравый Игорек умыкнул Кристину у Петра Капитоныча прям с поезда, за руку взял девицу-красавицу на прощание, да так и не отпустил, по отходу поезда на платформу свел. Расписались они на обратном пути в сельсовете совхоза «Красный путь». Не просто расписались. Вернулись, остались в гостинице райцентра на три денька. Оба крещены были в детстве. Потому исповедались, причастились, подготовились да обвенчались тайным венчанием в храме у моста, на Отмойном острове. Времена-то были советские, строгие, партийные. Венчаться-то открыто верхние партейцы – коммунисты строго-настрого народу запретили. А эти ухари молодые, гляди ж ты, на всё решились, отважились, да всё успели за долгие такие три денька, что на всю жизнь им и запомнились. Расписались да обвенчались, всё честь по чести.

Бабкин-то сын Петр Капитоныч, выходит, с Кристиной-то и не жил вовсе. Соблазнил-уговорил молодую красавицу к матери поехать, вродь как за благословением. Влюбился без сна и памяти, как мальчишка, павлин брюхатый. Совратить Кристину в деревне не смог, красавица не позволила. А вот капитан третьего ранга Игорь Рябинин по чести и совести поступил, своей нежданной – негаданной невесте Кристине во Христе свою фамилию для паспорта передал.

Так жизнь правильная разными своими оборотами славно как приятна и хороша случается.

Бабке Лизавете опять же в радость – молодые погостить надольше остались. Будет кому по вечерам про свое горемычное житье-бытье попечалиться, после суетных поисков клада, об коем, правды ради, еще прадед Лизе сказывал. А что горшок с медью и горсткой серебра оказался, так в то время и медякам цена другая была. В начале двадцатого веку, в году, дай Бог памяти, двенадцатом на царский пятак в буфете на станции Левоньеве перед поездом испить водочки с расстягаем, ох, как приятно можно было.