Дальнее небо - Сергей Е. Динов

Икону эту Николка с детства помнил. Лет сорок назад Чудотворец красками да позолотой светился, нынче совсем потемнел-почернел от времени.

С годами не забыл Николай, сын Глафиры, как особо почитали в Тверской губернии Святого, в честь которого ребенком он и был наречен при крещении.

Вот и удумал заранее Николай для матери особый подарок сделать. На секретном заводе сладили ему друзья на печатном станке да на тонкой прозрачной пленке Чудотворца в рост. В одеждах богатых, шитых золотом да с сияющим нимбом вкруг головы. Пленка самоклейкой была. Решил Николай перед отъездом пленку ту на стенку в избе тайком наклеить, чем порадовать мать.

Проводит ранним утром Глафира детей и внуков на первый автобус, всплакнет на прощание, помашет во след платочком да в избу вернется. А в горнице Чудотворец стоит, Глафиру дожидается. Перекрестится мать с порога в тихой радости удивления, поклоны станет класть, а как подойдет ближе, поймет, – сын, значит, Чудотворца наклеил на синюю бумагу, что заместо обоев на стенах избушки была. Старушка порадуется, уважил сын, подумает.

Все сделали на утро супруги Мещеряковы как надо, Чудотворца на стенку в горнице наклеили, детки об том не знали. Родители в избе перед отъездом подзадержались, чемоданы долго паковали. Сонные и смелые Машуня с Никиткой соседских кур по двору гоняли, а бабушка Глаша в огород ходила, деткам и внукам свежую зелень в дорогу собирала, поздний укроп да петрушку.

К автобусу вместе вышли, благо остановка напротив была, близ нарядной избушки, с резными наличниками на оконцах, деревенского умельца старика Игната.

Попрощались коротко, душевно и тепло, женщины всплакнули. Машуня расхныкалась, сорванец Никиток носом зашмыгал. Уезжать городским с деревенской благодати совсем не хотелось.

Но Никитку школа ждала, первый класс, начало, как – никак, учения-мучения на долгие десять лет. Машутку в детский садик собирались отдать, Антонине с Николаем, на работу надобно было вертаться.

Уехали. Глафира долго во след автобусу ладошкой махала, краем платка слезы промокала. Вернулась в избу, дверцу на входе открыла, кухонку мимоходом прошла, и замерла в немой радости: в горнице в утренних сумерках Чудотворец ей явился, туманно сиявый весь такой, первым лучиком солнечным осветленный.

Вот как угадал Николай, сын-то, заранее: принялась старушка истово креститься, поясные поклоны класть. В набожном страхе в горницу не стала входить, прочь попятилась спиной вперед, дверь на замок закрыла и к соседке скорым бегом побежала, тихой радостью поделиться, как Николай Чудотворец к ней в избушку явился. Чудо, стало быть, случилось.

Пока то, да се. Валентину-соседку едва добудилась, та всю ночь на ферме дочери с малыми телятами подмогала, прилегла только под утро. Однако ж, побрела заспанная Валентина из любопытства бабкино чудо глянуть.

В горницу обе сунулись… Но Чудотворца не застали. Ушел, стало быть, Божий Угодник, Глафиру с соседкой не дождался. Стенка у шкафа как была сизой бумагой, выцветшей от времени, оклеена, так и осталась, замасленная, в темных пятнах копоти от керосинки да русской печки.

Расстроилась Глафира, что Угодник ее не дождался, но вида не показала. Побожилась пред соседкой, что было, мол, чудо-явление, вот те крест, было. Трижды в сторону иконы перекрестилась.

Валентина сама верующая была. По воскресеньям, к исповеди и причастию в храм на велосипеде ездила, в поселок, что в шести верстах от их деревни вдоль дубровинской дороги раскинулся. В храме недысь ремонт большой закончили, купола позолотили, узорные кресты поставили. Побеленный пятиглавый собор со свечкой колокольни вновь возродился всей своей древней красотой и величаво возвышался над темными водами озера Мстино вопреки семи десяткам советских лет колхозной разрухи, складской надобности и варварского безбожия.

В тот день заспанная Валентина великодушно простила Глафире недосып и ранний свой подъем. Чаю с каманикой соседки попили. К полудню сговорились да с невеселыми разговорами про тяжкую бабью долю побрели через плотину, в сосновый Бор, по ягоды, – чернику и голубику на варенье собирать. Далеко забрели, аж за Кресты, на Черное болото. Доверху ягод по две корзинки насобирали. Кажись, и впрямь Чудотворец подсобил. Обе усталые, но предовольные из леса вернулись. Глафира больные ноги едва до избушки дотащила, на крылечко присела, расстроилась, что деткам и внукам ватрушки с черникой в русской печи на дорожку не напекла.

На второй день в медпункт на телефон Николай, сын, значится, из Петербурга позвонил, узнать, как, мол, там дела у матери.

Вскоре саму Глафиру к телефону позвали. Чай не в городе жили, все в округе свои, знакомые-перезнакомые с рождения. Деревенские друг дружку привечали и ежели что – подсобить могли. А тут такая малость: старушку с другого конца деревни к телефону позвать. Фельдшерица сбегала, Зинаида, молоденькая, хорошенькая. С ямочками на румяных щечках. Любо дорого посмотреть, полюбоваться. Всем местным ухажерам от ворот поворот давала. Сёму своего, что с деревни Ваваиво, с армии терпеливо ждала. Она-то и позвала Глафиру. Ноги у молодухи не обломались, прогулялась на край деревни. Уж бабка Глаша под вечер ей вареньицем из каманики с благодарностью угостила. Добро на добро, значит, отметилось. Так у праведных людей и положено. Да не всегда получается по нынешним-то злым временам.

Не успел Николай по телефону про здоровье мать спросить, как та про явление Чудотворца заблажила радостно. Зинаида даж растерялась, так на взаправду похоже было. С роду не замечена была старая Глафира в пустых байках-то. Еже ли что говорила, все по совести да по правде.

Посетовала старушка сынку, что Никола Угодник ее не дождался, пока она за Валентиной-то бегала, и пропал.

– Как пропал? – удивился Николай, сын который, по телефону.

– Да так и пропал! – печалилась Глафира. – Стоял у стеночки, седенький такой, нимб золотый светился, а как возвернулись в избу с Валентиной, так и след его простыл.

Промолчал Николай, сильно удивился, конечно. Удивление в нем затаилось, но не надолго. На неделю. Отправили Никитку в первый класс. Дочку Машуню в детский сад Антонина отводила по утрам перед работой, а Николай на субботу-воскресенье опять к матери подался, проведать, стало быть.

На всякий случай, друг его, Николая-то, что работал на секретном заводе, на печатном станке другого прозрачного Чудотворца на плёночке сладил. Денег не взял, по дружбе, значит. Исчез ведь прежний Угодник. Захотелось Николаю вновь мать порадовать, оставить Чудотворца на стеночке в избушке, пусть каждый день старушка святому радуется. Да к тому ж интерес у Николая случился особый: в толк не мог взять инженер, куда ж это первый Угодник на плёночке-то задевался.

Приехал Николай ранним утром, в субботу. Мать-старушка тихие слезы радости пролила. Напоила-накормила сынка своего, к старику Игнату в баньку отвела, напросилась, за пол литра водочки, жгучей, «сельповской».

В телесной и душевной благодати Николай субботу всю и провел, – вспомнить одно удовольствие было. С балагуром Игнатом у речки на бережку посидели, баньку душистую березовыми поленцами протопили. Парились веничками дубовыми до самой до истомы в костях. Николай после парилки в реку у студеного ручья с головой храбро бросился. Выбрался взбодрённым, розовым, как заново народился!

Уснул на диванчике, едва до избушки матери добрел и в горницу заполз. На другой день первым автобусом, семичасовым обратно уезжать надо было, в Петербург, к семье, к вечеру воскресенья поспеть, чтоб в понедельник на секретную работу исправно явиться.

В воскресный день Глафира затемно поднялась, для внучат ватрушки с черникой в печи принялась готовить. Николай, сын-то, с рассветом тихонько сполз с диванчика да на стену образ Николая Угодника вновь наклеил. Глафира гостинчики собрала, провожать сына к автобусу вышла. Совсем нелишняя чудесная радость у старушки случилась. Вроде и жили, получалось, неподалеку. А за десять лет только вот и навестили раз-второй бабушку.

Уехал сын. Глафира в избу вернулась. В горницу сунулась, глядь, опять Чудотворец стоит, сияющий такой, в лучах солнышка утреннего.

Слезами старушка на радостях облилась, крестилась с порога долго, с полчаса, не меньше, в пояс кланялась да молитвы разные, какие помнила, читала. «Отче наш» не счесть сколько раз сказывала. И вновь, на радостях за Валентиной побежала. Та акафист Угоднику знала, читать по-церковному умела. Глафира-то и с очками, уж почитай, лет пять как не видела толком, все будто перед глазами туманом застило.

Возвернулись обе скоренько. Отперли с Валентиной замок на двери… А в горнице Чудотворца как не было, так и нет. Пропал опять. Не дождался. Расстроилась Глафира на этот раз сильно, расслезилась и закручинилась, аж приступ астмы случился. Валентина утешала старушку, как могла. Валерьянку вместе пили. Чаем с ватрушками расстройство душевное закушали, поговорили про разные земные и небесные чудеса. Валентина обещала старушку с собой на автобусе в храм взять, на другое воскресенье. По слабости ног Глафира одна боялась далеко ездить.