Валенсия и Валентайн - Сьюзи Кроуз

Мне стало жаль ее. Она была иконой свободы – ее звали Либерти, но она не была свободной. Ее медные ноги навсегда застряли в бетонной массе. Была ли она храброй, пошла бы она куда-нибудь, если бы могла, или она пользовалась предлогом, чтобы оставаться на месте?

Я долго стояла неподалеку от нее в уютной тишине. Думаю, она это оценила.

Через некоторое время я оглянулась и увидела другую женщину примерно в десяти футах от меня. У нее были короткие темно-каштановые волосы, и она куталась в длинную зеленую куртку. Она была одна, как и я, но, казалось, не замечала меня. Обхватив голову руками, незнакомка прислонилась к перилам.

Глядя, как поднимается и опускается ее спина, я догадалась, что женщина рыдает. Наконец она оглянулась и заметила, что я наблюдаю за ней. Она с минуту оценивающе рассматривала меня огромными карими глазами, а затем нахмурилась и отвернулась. Я не знала, что делать, поэтому просто пошла дальше.

Особенность Нью-Йорка в том, что он похож на аквариум, в котором все являются рыбами, и все также находятся снаружи и заглядывают внутрь. Когда вы видите несчастного человека в маленьком городке, вы подходите к нему, спрашиваете, что случилось и все ли с ним в порядке. Когда вы видите, как кто-то рыдает на Бруклинском мосту, вы воспринимаете это как часть пейзажа – а почему бы человеку не поплакать на Бруклинском мосту.

По крайней мере, это я говорю себе каждый день, оправдываясь перед собой за то, что не остановилась, – мол, любой проходивший мимо поступил бы ровно так же, как и я.

Выбор был неправильный; теперь я это знаю.

Миссис Валентайн осматривает свои руки; касается каждого пальца на правой руке указательным пальцем левой, а затем переворачивает руки и повторяет действие, как будто проверяет, все ли они на месте.

– О боже, – говорит она, взглянув на часы. – Уже поздно, и я сказала твоей маме, что не буду задерживать тебя на ужин.

Солнце садится за дымчатые облака, и ветка дерева начинает постукивать по окну гостиной, когда поднимается ветер. Все указывает на то, что вечером снова может пойти дождь.

– Ничего страшного, – говорит Анна.

– Я к тому, – говорит старуха, – что у меня здесь нет для тебя еды.

– О, я не… я не хотела, чтобы вы меня кормили. Не хотела и не ждала… Но если у вас здесь нет еды, чем вы поужинаете?

Миссис Валентайн беззаботно отмахивается.

– Я не очень-то голодна. У меня есть немного хлеба в морозилке.

Анна изумленно смотрит на нее.

– Но вы не можете просто есть хлеб на ужин.

– Драгоценная моя девочка, я часто так делаю, и это прекрасно! Я так редко встаю в течение дня – мне не нужно для этого много топлива.

Но Анна уже на полпути к двери и говорит, что сейчас вернется. Ее карманы набиты мелочью.

Она возвращается через сорок пять минут с двумя маленькими пакетами. Пока ее не было, прошел дождь, и она промокла насквозь.

– Я не повар, – кричит она в квартиру, – но я приготовлю вам лапшу! У меня здесь есть еще кое-что, молоко, яйца и немного овощей. – На продукты потрачено больше, чем она заработала за два своих визита, вместе взятых, но ей все равно. Ей невыносима мысль о том, как старая миссис Валентайн, оставшись одна в квартире, ест хлеб из морозилки и разговаривает со стулом. – Где у вас кастрюлька? У вас ведь есть кастрюлька, да?

Миссис Валентайн нерешительно возражает, но затем указывает на шкаф, полный кастрюль и сковородок, и садится за стол, по-прежнему рассматривая свои руки.

– Пока я буду готовить, – говорит Анна, – вы могли бы продолжить свою историю.

– Я не помню, где остановилась, – говорит миссис Валентайн.

– Мост, – подсказывает Анна. – Девушка, плачущая на мосту. Что с ней случилось?

Миссис Валентайн вздыхает и снова переключается на свои пальцы.

– Она прыгнула.

Я прошла мимо, а через короткое время услышала нечеловеческий вопль, похожий на порыв ветра в пещере. Я обернулась и еще успела увидеть, как что-то упало в воду внизу, и вопль оборвался так же резко, как гаснет свет. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что звук был криком, а в воду упала девушка.

Остаток той ночи по большей части стерся из памяти. Я помню тот момент и могу с некоторой уверенностью сказать, что была суета, что кто-то прибежал, а кто-то убежал – чтобы найти телефон и позвать на помощь, и было много криков, жестов и волнений. Люди указывали вниз, на темную воду. Вот она! Нет, это просто бревно. Вот она! Это тоже не она.

Кто-то плакал, может быть не один человек, может быть я. Потом приехала полиция, и я точно помню, что разговаривала с кем-то и старалась быть полезной. Следующее, что я помню относительно ясно, это как я шла по тихой улице в Верхнем Уэст-Сайде в четыре утра, дрожа и пытаясь найти ту магию, которая ощущалась там совсем недавно. Насколько мне известно, ее еще не вытащили из воды, но я не видела, чтобы кто-нибудь выжил после такого падения. Снова и снова я представляла, какой у нас получился бы разговор, если бы я спросила девушку, почему она плачет. В какой-то момент оцепенение спало ровно настолько, чтобы появился здоровый страх перед притихшим темным городом и я нашла дорогу в свой хостел.

Мои соседи по комнате спали, поэтому я осторожно положила куртку в шкафчик и скользнула в постель – в одежде, прижимая к животу сумочку. Можно было бы подумать, что заснуть после такой ночи будет трудно, но все оказалось просто и легко, как закрыть глаза. Мой разум просто остановился. Так же резко, как выключается свет.

Глава 15

Зазвонил телефон, и Валенсия посмотрела на него, недовольно нахмурившись. Она не на работе, а значит, отвечать на звонки не обязана.

Но, конечно, она ответила.

– Алло?

– Здравствуй, Валенсия.

– Здравствуй, мам. – Валенсия устало опустилась на один из собравшихся вокруг кухонного стола стульев и прислонилась к общей с соседями стене. Из-за стены доносилась музыка.

– Валенсия, я звоню, чтобы узнать, когда ты приедешь навестить бабушку.

– Я не говорила, что приеду, – сказала Валенсия, застигнутая врасплох. И когда же это вопрос перешел от «Ты приедешь?» к «Когда ты приедешь?»?

– Знаю, знаю. – Мать говорила так, словно равняла голос по метроному. – Но тебе действительно нужно это сделать. Ей стало хуже. Она с трудом узнает нас, и если ты будешь откладывать, боюсь, не успеешь попрощаться.

– Мама, ты же знаешь, почему я не могу прийти.

– Нет, Валенсия. Я знаю, почему ты думаешь, что не можешь прийти.

Валенсия вздохнула. Она вспомнила, как в старшей школе подруги рассказывали о шумных, с криками, ссорах со своими матерями, об ужасных, оскорбительных репликах, которые