Стальные посевы. Потерянный двор - Мария Гурова

– Всегда были и будут. Не без причины ожидал, что такие юноши, «похожие на меня», однажды начнут появляться по всем провинциям Эскалота. Мой обет влечет за собой последствия. Игнорируй. В отличие от своих детей…

Ода проследила за его взглядом и, охнув, снова сорвалась разнимать на этот раз дочерей под звонкий, почти мальчишеский смех Озанны.

Через пять лет после начала сборов Бланш, как и намеревался, покинул двор и отправился в путешествие к островам Осколки Материи. Не дойдя до пролива между материками, корабль попал в шторм и затонул. Бланш, восьмой граф Шилта, придворный чародей Эскалота, погиб в кораблекрушении, не оставив наследников. Вместе с ним на многие века был утрачен дар часовщика. Но мир, соблюдая порядок, лишившись одного чуда, заимел новое. Сэр Гарлон прожил многие плодотворные годы и основал род Труверов. В летописях сохранилась история о первенцах эскалотских – трех детях Оттава I. Каждый из них имел законные притязания на престол. Их судьбы резонно заняли главенствующие места в памяти об эпохе Раннего Прозрения, когда Эскалот и Горм навсегда объединились в одно королевство. Здесь, на меже веков и культур, поля Абсолюта засеяли озимые идеи единой нации и государства. Они залегли по всем землям доспехами и мечами павших, и оставалось ждать, когда стальные посевы взойдут.

Книга VI

Потерянный двор

Пролог

А у матушки моей, а у матушки моей

Платье зеленей валейских полей.

Меня в нем принесли младенцем

К порогу людей с нестареющим сердцем.

У отца моего, что оставил де Клев,

Находились слова на всякий напев.

Он избытком слов набивал поплин,

И поплиновые куклы пели с ним.

А другой мой отец, а другой мой отец

Подарил мне меч, и щит, и клевец.

А подруга моя, моя Ронсенваль,

Не успела услышать, как мне жаль,

Что теперь они все лежат во земле:

В Эскалоте, в Горме, в зеленом Вале.

Я давно живу, давно готов

Под зеленый покров гормовых холмов

К ним уйти и там обрести покой.

Я всегда под землею одной ногой.

Тристан Трувер, дочитав стихотворение, написанное его рукой больше года назад, отложил пожелтевший лист в сторону. Он тогда тосковал, как никогда: Тристан, единственный эскалотец, шел в составе радожской армии. Обстоятельства разлучили его с товарищами на долгих полтора года. И в строю единообразных радожцев не нашлось никого ближе призраков из юношеских воспоминаний. Тристан, привыкший никому не жаловаться, все горести отвел бумаге и теперь переложил ее в тот ящик письменного стола, который закрывался на ключ. Впрочем, эта мера не гарантировала сохранность его бумаг – из этого самого ящика бесследно пропал пакет с расследованием о смерти его родителей, которое провел наставник и вместе с письмом и рыцарским мечом передал Тристану. Поиски конверта не приносили результатов. Улучив свободный час после рабочего дня, Тристан перебирал письма и документы двухлетней давности в надежде отыскать зацепки. Но бумаги тщетно принесли с собой только щемящую ностальгию и ни одной подсказки. Тристан с нажимом протер сонные глаза, смирившись, собрал все бумаги, несколько раз ударив срезом о стол, чтобы выровнять стопку, и спрятал их в другой ящик. В нем также имелся замок, который следовало смазать, чтобы закрывать на ключ, но вечно занятый государственными делами первый рыцарь все никак не мог добраться до подобных бытовых мелочей.

В то же время другой рыцарь-пальер, Гаро Паветт, собирался отойти ко сну. Завершив ежедневные гигиенические процедуры, он присел на край кровати, достал пузырек с пипеткой и, уронив по две капли в слезные мешочки, сморгнул непроизвольно потекшую влагу. Стряхнув ее с ресниц, Гаро взял пенсне, приложил к левой стороне и попытался всмотреться в даль – на стену – и вблизи – на свои широкие ладони. А когда из левого глаза продолжили катиться слезы, он выругался, нервно вздохнул, смиряясь с нуждой, и подошел к телефону. Провернув пять раз диск номеронабирателя, Гаро прокашлялся и произнес в трубку: «Доктор Раксон? Да, добрый вечер! Это Гаро Паветт вас беспокоит. Я не поздно? Хорошо, хорошо. Я могу на завтра к вам записаться? Да по моему вопросу: кажется, мне снова нужно менять линзу в пенсне. Все верно, хуже. Нет, только левый. Нет, очки не нужно, думаю. Ну, да, хорошо. Мы завтра обсудим тогда, вы посмотрите. В обед? Я понял. Благодарю. До завтра!» Гаро повесил трубку, и телефон прозвенел на прощание. Еще в первые месяцы на фронте Гаро умудрился застудить уши, а потом занести инфекцию на слизистую глаза. В полевом госпитале ему не оказали должной помощи, да и сам Гаро тогда, юный и склонный к мальчишеской браваде, отмахнулся от лечения. Теперь же эта ошибка здорово сказывалась на его зрении. Он еще раз поморгал, запрокинув голову, и почувствовал, как зачесалось в носу. От недовольства он встал посреди комнаты руки в боки, так бы и простоял, возмущаясь своей халатностью, но в исподнем было прохладно оставаться на сквозняке, а закрывать на ночь окно ему совсем не хотелось. В королевском дворце множество предметов оказались антикварной ветошью, которая будто притягивает или сама из себя исторгает пыль. Поэтому комнаты приходилось постоянно проветривать, чтобы вдобавок к его болезни не заиметь аллергию. Гаро поторопился залезть под одеяло в шуршащем, накрахмаленном пододеяльнике, закутаться и попытаться уснуть – не зря же он сегодня решил отправиться в постель пораньше.

Но не все пальеры блюли режим сна и даже свой обет безбрачия. Пока в дворцовых покоях слуги постепенно гасили лампы, в зимнем саду ничто не светило ярче луны. Оркелузу де Луази ее свет казался в меру приглушенным, чтобы скрыться от возможных свидетелей, и при этом достаточно ярким, чтобы с удовольствием наблюдать, как на лице его дамы алеет румянец – ничуть не бледнее окружающих их бутонов роз. Он поцеловал ее в шею и ухо, а потом припал горячим лбом к запотевшим от его дыхания стеклам. Холод привел его в чувство, напомнил о субординации: Оркелуз знал, что ему позволены только поцелуи. Когда Ренара накрутила пару его кудрей на пальцы, Оркелуз перехватил ее руку и поцеловал броские синие вены на запястье. Ренара прижала ладонь к его