Сибирский фронтир - Сергей Фомичев

проводников говорил охотней и говорил по–русски. К тому же он показался мне слишком светловолосым и бледнолицым для туземца.

Во время стоянки я подошёл к нему. Разговорились. Якут оказался вовсе не якутом, а самым натуральным русским. И звали его Коврижкой.

– Записался в ясачные, – объяснил он. – Я ведь из переведенцев. Нас целую деревню сюда переселили, в землепашцы назначили, дабы мы тракту государеву провиант и подводы поставляли. По всей вот этой вот дороге расселили. А какая тут может быть пашня? Попробовали разок рожь посеять, но не вызрело ничего. Лето–то короткое.

Я машинально огляделся. Да уж, что верно, то верно, суровый край. Горы и реки большие и маленькие скрадывали простор, делили северное безбрежье на множество изолированных долин. Где–то здесь по одной из них протекал Оймякон. Река, а на ней возможно уже поставлен одноимённый посёлок, в моё время известный всему миру как полюс холода. А ведь есть и ещё один полюс холода, в южном полушарии, и ему суждено вскоре также стать русским владением. Видно такая уж карма у нашего народа, что он, сражаясь за место под солнцем, умудрился осесть на обоих полюсах холода, но не получить ни одного тёплого островка между ними.

– Из нашего починка все кто не помер, быстро разбежались, – продолжил печальный рассказ Коврижка. – Кто оленей пасти приспособился, кто в промышленники подался или в казаки, а я вот к якутам пристал.

– И что власти, не препятствовали? – удивился я.

– А кто там смотрит? – усмехнулся он. – Ясак от меня идёт исправно, служба ямская опять же. Что имя русское, так тут много крещёных, и прозвища русские прилипают, а на лицо никто и не смотрит. Тут такая мешанина из людей образовалась, что сразу не разберёшь. Иной якут в казаки записывается, иной тунгус в мещане выходит, а я, стало быть, в якуты подался.

– И что же, так и живёшь среди них?

– А чего не жить–то? Девку якутскую в жёны взял, дом в слободке поставил. Не хуже чем в деревне у себя устроился. Даже, пожалуй, лучше. Ни тебе хозяина, ни поборов. Шкурки сдал и гуляй на все четыре стороны. Конечно, на извозе казённом запросто голову потерять можно, зато и заработать случается, как вот сейчас. Что ж, живём помаленьку.

– А совсем без хозяев не желал бы остаться? – забросил я наживку.

– Как чукчи что ли? – усмехнулся фальшивый якут. – Оно может и славно, да только не привычен я к жизни такой. Была бы охота, к казакам ушёл бы.

Часть II. Кромка Империи. Глава восьмая. Туман

Часть II. Кромка Империи

… Даже само решение попасть туда, служит гарантией приключений. Это страна мужчин бородатых "по делу", а не велением моды, страна унтов, меховых костюмов, пург, собачьих упряжек, морозов, бешеных заработков, героизма – олицетворение жизни, которой вы, вполне вероятно, хотели бы жить, если бы не заела проклятая обыденка. Во всяком случае, вы мечтали об этом в юности.Олег Куваев. Территория

Глава восьмая. Туман

Охотск. Главный имперский порт на Востоке. Воображение рисовало уходящее за горизонт суровое море, кричащих чаек, огромные волны, взрывающиеся пеной и брызгами на прибрежных камнях; стоящие у пирсов корабли, суетящиеся команды. А главное я всегда представлял себе острог укреплением. Эдакий частокол с заострёнными брёвнами, или стена из срубов, башни, ворота.

Реальность оказалось несколько иной. Из тумана кончиком путеводной нити возникло начало улицы. Она тянулась вдоль реки, и я было решил, что мы ещё далеко от цели, и сделаем привал в случайной деревушке. Одно смущало – никаких селений на нашем пути не значилось. А когда якуты оживились, что проявилось в обмене двумя–тремя сдержанными фразами, когда чаще обычного зафыркали лошади, смущение переросло в подозрение.

Я посмотрел на Коврижку.

– Охотский, – весело кивнул он.

– А море тут хоть есть? – вырвалось у меня.

– Там, дальше, – фальшивый якут указал рукой куда–то в клубы тумана.

Караван спустился по склону сопки и втянулся на улицу. Она находилась на некотором возвышении, а ниже, возле самой воды стояли на сваях сараи, навесы и небольшие причалы с привязанными к ним лодками. Обычными речными лодками.

Из–за дворовых оград, из окон домов на караван смотрели люди. Они улыбались. Для них, живущих у самого краешка карты, любой караван – большое событие, а наш вообще мог стать единственным в это лето. Помнится, возле Кангаласского камня Иван говорил, будто из–за низкой воды в верховьях, по Лене ушло меньше половины судов.

Острог всё же появился из тумана. Махонький такой острожек. Я принял бы его за купеческий двор, если бы не казаки, расхаживающие вдоль стен.

Мы миновали острожек, и я вдруг заметил на пустыре стойбище. Оно выглядело нелепо, как выглядел бы цыганский табор на Красной Площади. Крытые шкурами землянки, костры, сидящие возле костров мужчины, снующие тут и там дети, женщины, несколько собак. Что они делают здесь?

– Пленные коряки, – пояснил Коврижка.

– Женщины и дети?

Русский якут повёл плечом. В его жесте я не заметил ни злости, ни сочувствия.

Скоро мы встретили старшего Полосухина. Братья обнялись, переговорили. Ещё неделю назад Семён ушёл вперёд налегке. Судя по его короткому докладу, он опередил нас всего лишь на пару дней, но уже успел выправить нужные документы и договориться с портовым начальством, чтобы то придержало казённый корабль, стоящий на рейде. Теперь братьям осталось переправить на борт груз. Причём следовало спешить, так как, судя по разговорам, стоять на охотском рейде – забава со смертью.

Полосухины повернули к реке. Там, у самой кромки лайды, они держали собственные склады, хотя пользовались ими редко. Обычно товар сразу грузили в лодки и переправляли на корабль. Но теперь обветшалые сараи пришлось открыть, так как проводники отказались торчать на берегу дольше, чем занимает разгрузка. Как только караван встал, они засуетились, спеша освободить лошадей от поклажи. Как пояснил Коврижка, якуты не доверяли властям и справедливо опасались за судьбу животных, в случае если на них положат глаз охотники до дармового извоза.

Пока товар перегружали под навесы, я осмотрелся вокруг. Охотск по–прежнему