Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ребята решили, что через день мы можем опять оказаться в море, а ветер как раз был достаточно сильный, но не опасный. Так что они усадили Толмана в седло и пустили его по ветру. Но они сделали две вещи, которых не делал Ибн-Фирнас…
Торвин честно изложил подробности дневного запуска, когда мальчонка, хоть и на привязи, пытался управлять огромной коробкой змея, летая на конце самой длинной веревки, которую им удалось сплести, футов в пятьсот.
На другом конце корабля сам Толман хвастался удалью перед взрослыми моряками и другими юнгами, его дискант иногда перекрывал басовитое гудение Торвина. Когда спустилась ночь, голоса затихли, люди разошлись по своим гамакам или растянулись прямо на нагретой солнцем палубе.
* * *
Обычно в своих снах Шеф сознавал, что спит, и ощущал присутствие наставника. Но не в этот раз. Он даже не понимал, кто он. Он лежал на камне; он чувствовал, как холод проникает в его кости. И повсюду сидела боль – в спине, боках, ногах и где-то глубоко в груди. Он не обращал на боль внимания, словно испытывал ее кто-то другой.
Пугало его до холодного смертного пота то, что он не мог пошевелиться. Ни рукой двинуть, ни пальцем. Он был закутан в какую-то ткань, она стесняла ноги и прижимала руки к бокам. Не саван ли это? Не похоронен ли он заживо? Если так, нужно пробиваться наверх, биться головой в крышку гроба.
Долгое время он лежал, не решаясь сделать попытку. Ведь если он похоронен, то бесполезно дергаться, не имеет смысла кричать. Кажется, он сходит с ума.
Он судорожно рванулся наверх, снова ощутил у сердца терзающую боль. Но вверху отсутствовало препятствие. Почему же тогда ничего не видно? На голове у него повязка, прижимающая нижнюю челюсть. Он похоронен. Или по меньшей мере подготовлен к похоронам.
Но он может видеть! Все же где-то есть свет, вернее, полоска темноты, не такой кромешной, как везде. Шеф уставился на нее, стараясь ее расширить. К нему что-то двигалось. С ужасом заживо погребенного, с чудовищным подозрением, что все другие люди исчезли, Шеф думал только о том, чтобы привлечь к себе внимание, кто бы ни приближался, и взмолиться, чтобы освободили. Он раскрыл рот, издал слабый хрип.
Тот, кто приближался, не испытывал страха перед мертвецами, даже перед ожившими мертвецами. К кадыку Шефа прикоснулось острие, над ним склонилось лицо. Медленно и отчетливо прозвучало:
– Как может человек родиться, будучи стар? Неужто он способен вдругорядь войти в утробу матери своей и вновь появиться на свет?
Шеф глядел с ужасом. Он не знал ответа.
* * *
Он понял, что смотрит в лицо, слабо освещенное звездами. В тот же миг вспомнил, кто он такой и где находится: в своем гамаке, подвешенном у самого форштевня «Победителя Фафнира», поближе к исходящей от воды прохладе. А склонившееся над ним лицо принадлежало Свандис.
– Тебе снился сон? – тихо спросила она. – Я услышала, как ты хрипишь, будто в горле пересохло.
Шеф кивнул, испытывая несказанное облегчение. Он осторожно сел, чувствуя, что сорочка пропиталась холодным потом. Поблизости больше никого не было. Команда деликатно обходила его закуток около передней катапульты.
– О чем был сон? – прошептала Свандис, и Шеф почувствовал, как ее волосы коснулись его лица. – Расскажи.
Шеф беззвучно выбрался из гамака, встал лицом к лицу с нею, дочерью Ивара Бескостного, которого убил собственными руками. Он понял, что с каждым мгновением все сильнее ощущает ее женственность, словно никогда и не было этих долгих лет сожалений и бессилия.
– Я расскажу, – шепнул он с внезапной уверенностью, – и ты объяснишь мне этот сон. Но при этом я буду обнимать тебя.
Он нежно обнял Свандис, встретил сопротивление, но продолжал удерживать ее, пока она не ощутила выступившую у него испарину страха. Постепенно она оттаяла, обмякла и позволила увлечь себя вниз, на палубу.
– Я лежал на спине, – шептал он, – завернутый в саван. Я думал, что меня похоронили заживо. Я был в ужасе…
С этими словами Шеф медленно приподнял подол ее платья, притянул ее теплые бедра к своему окоченевшему телу. Она словно почувствовала, как он нуждается в утешении, стала помогать ему, прижиматься. Он задрал платье выше, белое платье жрицы, опоясанное низками ягод рябины, потом еще выше, и продолжал шептать.
Глава 13
Со всех сторон к горе Пигпуньент стекались подкрепления. Озабоченный и раздраженный император распределял прибывших либо на усиление дозорных постов, образующих все новые и новые внешние кольца охраны среди колючих кустарников и ущелий, либо в быстро растущий отряд людей с кирками, которые камень за камнем разбирали башни и стены крепости еретиков.
За сотни миль южнее наварх Георгиос и полководец Агилульф в недоумении смотрели друг на друга, получив приказ повернуть назад, оставить в покое арабов, прекратить поиски исчезнувшего флота северян, немедленно вернуть всех, до последнего корабля и до последнего человека.
Еще немного к югу сам халиф, впервые за долгие годы лично выйдя на поле брани для служения пророку, вел на врага самую большую армию, которую Кордова собирала с тех пор, как воинство ислама пыталось покорить Францию и прилегающие земли, но было отброшено королем Карлом, которого франки прозвали Мартель, Молот.
А Бискайский залив пересекали войска, по сравнению с остальными малочисленные, но превосходящие всех по дальнобойности и мощи своих метательных машин: флот единого короля Англии и Севера, стянутый с позиций, блокирующих суда империи в устье Эльбы, и посланный на юг по слову провидца Фармана. Это были двадцать двухмачтовых «боевых кораблей» с катапультами и с ними тридцать драккаров, наполненных нетерпеливыми и соскучившимися без дела викингами, глубоко осевших под грузом мяса, пива и сухарей для пропитания двух с лишним тысяч человек. Альфред внял грозному предостережению, увиденному Фарманом, но отказался принять командование над экспедиционными силами, заявив, что Англию нельзя оставлять без правителя, и флот плыл под водительством Гудмунда Золотого, шведского вице-короля, ранее известного (и ныне упоминаемого) в качестве Гудмунда Жадного.
И даже в Риме,
