Под откос - Дмитрий Грунюшкин

Даже заложники, и те посматривают на него без полагающегося страха!

Он медленно шел по проходу, бросая по сторонам взгляды, полные бешенства. Заложники наклоняли головы вниз, чтобы не встречаться с ним взглядами. А ему казалось, что они прячут усмешки.

Плацкартный вагон был набит под завязку, как столыпинская теплушка. Даже на третьих полках было по два человека. Жарко и неимоверно душно, кондиционер не справлялся с таким количеством людей, а открывать окна боевики запретили.

Эти бараны так отвратительно воняют! Потом, носками, немытыми телами. А главное – резкий противный запах страха! Но даже сейчас, на пороге смерти, они не могут собраться и принять ее достойно. Или хотя бы дисциплинированно. Постоянные покашливания, громкие вздохи, шепотки, бормотание.

Кто-то зазевался, не успев убрать ноги с пути Тагира. Он с тягучим удовольствием врезал по ноге тяжелым ботинком. Пострадавший взвыл от боли, но тут же заткнулся, когда Тагир с вызовом посмотрел на него.

Ну, ответь хотя бы взглядом! Нет, тут же уткнулся в пол, хоть рожа вся перекошена. Твари трусливые! Зато в этом вагоне будет идеальный порядок. Тут никто не рыпнется.

Он победоносно осмотрелся, сжимая в руке пистолет. Молоденький парнишка лет шестнадцати весь покрытый бисером пота, судорожно сжимал колени. Наверняка, хочет в туалет до судорог, но боится обратить на себя внимание.

Тагир злорадно выдохнул носом, вроде как засмеялся. Терпи, казак! Или наберись смелости, чтобы попросить хозяина вывести тебя.

– С кем я говорю?

По просьбе Храмцова разговор с террористом вывели на громкую связь. И сейчас этот голос раздавался откуда-то из-под потолка. Трофимов с трудом подавил желание задрать голову. Ведь бандита там не было. В голосе проскальзывало что-то неуловимое… насмешка что ли?

– Генерал-майор Трофимов, – отчеканил Геннадий Михайлович. – Начальник управления Федеральной службы безопасности. Представьтесь.

– Зачем вам мое имя?

Точно, насмешка в голосе. Бандит – так его постановил называть про себя Трофимов – был уверен в себе, не особо нервничал. Никакой истерики.

– Должен же я как-то к вам обращаться, – настаивал генерал.

– Ну, хорошо. Меня зовут Руслан. А больше вам знать не обязательно.

– Что вы хотите нам сообщить?

– Послушай меня, генерал, – бандит заговорил, словно сквозь зубы. – Я уже один раз рассказывал все вашим людям. Я не на уроке в школе, чтобы по десять раз все повторять!

– Не нужно его раздражать! – это в маленьком наушнике прорезался голос Храмцова. Трофимов отмахнулся, как от мухи.

– Вы говорили с дежурным офицером управления ФСБ соседней области. Я его даже не слышал, получил только общую информацию. А я уполномочен вести с вами переговоры в полном объеме. Так что потрудитесь еще раз повторить. А то знаете, как бывает – испорченный телефон, там не так сказали, заменили слово, и пошло-поехало по нарастающей. А в итоге мы друг друга не поймем, и случатся неприятности. Вам это надо? Мне – нет.

– Много болтаешь, генерал, – сказал, как плюнул, бандит. – Слушай меня внимательно!

Трофимов презрительно скривился. Бандит вел себя по-хамски, демонстрируя полное неуважение к переговорщику. Явно считает себя великим воином. Тем проще будет им управлять. Например, сейчас он не снизошел до того, чтобы согласиться «Хорошо, я повторю». Но ведь начал же повторять! То есть делать то, что Трофимов от него хотел.

– Поезд на Москву захвачен моими людьми. У меня почти триста заложников – точно я не считал. Ты меня слышишь, генерал Трофимов?

– Да, я слушаю, – спокойно ответил Геннадий Михайлович.

– Тогда слушай внимательно! Поезд заминирован. Весь состав! При малейшей попытке штурма я уничтожу один из вагонов с людьми. А если понадобится – и весь поезд. А теперь главное! У меня есть не просто бомба, а ядерная бомба! Вам не удастся сделать все тихо. Если вы не будете умными, я взорву ее. Понял, генерал?!

– Я понял тебя, Руслан. Чего ты хочешь? Каковы твои требования? – Трофимов решил тоже перейти на «ты». Эти горцы иначе не понимают. Пытаясь быть с ними вежливым, ты, с их точки зрения, просто демонстрируешь свою слабость.

– Я и мои воины Армии освобождения великого Джамаата хотим мира! – выкрикнул в трубку Руслан. – Мы хотим жить так, как мы этого хотим и заслуживаем. Ваши солдаты должны уйти с нашей земли. Вы должны признать независимость – настоящую, полную независимость свободной Ичкерии! И оставить нас в покое. А со своими предателями мы как-нибудь сами разберемся. Вы должны вернуть нам все, что вы у нас забрали. Наше богатство – нашу нефть! Выпустить из тюрем наших братьев и отдать под наш суд всех тех, кто запятнал себя нашей кровью. Ты понял меня, генерал?!

Трофимов покачал головой, с трудом веря в то, что кто-то на полном серьезе может нести этот горячечный бред, но вслух произнес:

– Твои требования справедливы, Руслан. Но они невыполнимы. И ты это знаешь. Чтобы это случилось – даже если руководство моей страны и твой народ решат, что это должно случиться – нужны месяцы и даже годы. Ты готов столько ждать?

Руслан рассмеялся, и в его смехе не было обреченности.

– Я готов жить долго и умереть от старости в окружении правнуков. Но я не сумасшедший. Ты мелкий винтик, генерал. Такие вопросы решаешь не ты. И даже не твой президент. Такие вопросы решают те, кто зарабатывает на вашей и нашей крови деньги. Но это единственный выход. Иначе наши народы всегда будут смертельными врагами, и кровь никогда не перестанет литься.

Он переступил с ноги на ногу, отрешенно глядя на заложников.

– Возможно, для этого кому-то придется умереть. Возможно, это буду я. И те люди – ваши люди! – которые сейчас смотрят на меня, и ждут твоего ответа. Вы научились врать. Вы сумели весь мир убедить в том, что теперь там все хорошо. Я напомню миру, что все не так. Что чеченцы никогда не смирятся с поражением.

Руслан помолчал несколько секунд.

– Вы пропустите меня в Москву! Пропустите сами. Организуете поезду зеленую улицу. А на вокзале нас будут встречать журналисты всего мира. Там я скажу им все, что хотел сказать. И сдамся. Тогда вы можете меня убить. Мое слово будет свободным. Ты можешь это сделать, генерал?

– Это непросто, но возможно, – согласился Трофимов. – До Москвы больше суток езды, мы успеем все подготовить.

Из динамиков раздался хриплый смех, в котором не было ни грамма веселья.

– Ты хочешь меня обмануть, генерал. Но мы уже давно вам не верим на слово. Поэтому тебе ПРИДЕТСЯ выполнить то, что ты обещаешь. Я подстраховался. Ты помнишь про БОМБУ? Ее инициирующий заряд уже активирован. Одно неосторожное движение с вашей стороны – и вместо поезда и трех сотен людей вырастет гриб. И вам не удастся выдать его за обычное крушение поезда или несчастный случай. Это будет ЯДЕРНЫЙ взрыв. Об этом узнают во всем мире сразу же. Вы никогда не отмоетесь. А чтобы у вас не было соблазна и это списать на случайные обстоятельства, наши воины приготовили вам сюрприз, о котором я ничего пока не скажу. Вам придется просто поверить мне. Ты веришь мне, генерал?

– Слову горца нельзя не верить, – убийственно серьезно провозгласил Трофимов, за что тут же удостоился втыка «за провокацию» от Храмцова.

– Тогда слушай, как мы поступим с тобой дальше. Этот поезд нельзя остановить!

Голова лопалась от невыносимого грохота. Леха оглох и ослеп. Он потерял ощущение времени, и не только не мог понять, сколько он уже тут висит, но даже где он и что он тут делает. Он понимал только одно – надо выбираться.

Легко сказать. Но он уже не чуял ни ног, ни рук. Каким-то чудом он вывернулся из-под вагона и лихорадочно зашарил свободной левой рукой по стенке, нащупывая, за что бы зацепиться. Пальцы натолкнулись на пристегнутую к стене цепочкой лестницу, и намертво в нее впились.

Оглушительно лязгала сцепка, ее судорожные удары долбили по черепу, казалось, изнутри. Он фактически наугад высвободил из железных ступеней трапа одну ногу. Мозг подавал приказы ей в одностороннем порядке, не получая отклика. Алексей мог только надеяться, что нога, ставшая вдруг такой самостоятельной, делает именно то, что он от нее хочет. Ведь если не так, если она провиснет и хоть слегка зацепится за несущийся под ним щебень насыпи, его просто сорвет с вагона и размажет по полотну тонким слоем.

По миллиметру, по сантиметру отвоевывая пространство полупарализованным телом, он выкарабкивался. Перед глазами мельтешили шпалы, сливаясь в призрачный частокол – глаза уже привыкли к темноте, и едва заметный свет подкрадывающихся утренних сумерек выписывал доселе невидимые детали.

Наконец, он смог выпрямиться на трясущихся ногах, и, помогая второй рукой, снял с кисти петли ремня. Даже в темноте опухшая без притока крови кисть казалась огромной и почерневшей. Худо дело, как бы «антонов огонь» не словить! Леха не знал, что провисел под вагоном какие-то пять минут. Для него прошла целая вечность.