Последний викинг. Сага о великом завоевателе Харальде III Суровом - Дон Холлуэй

для того, чтобы казнить пленных прямо над ней до тех пор, пока она не заполнится. Потом он забрался внутрь и купался в крови убитых, чтобы успокоить разъяренное сердце».

Всё это произошло за несколько десятков лет до Первого крестового похода, но спустя несколько веков после того, как последователи Христа и Мохаммеда начали орошать пустыню кровью друг друга. Во время своего правления (976–1025) император Василий II оттеснил сарацинов на восток до самой Антиохии и Эдессы, но его соправителя и последователя Константина VIII (который правил в 962–1028 годы) военные операции не интересовали, и никудышный Роман III (правил в 1028–1034 годы), мягко говоря, не был сторонником боевых действий. Роман потерял десять тысяч человек, с позором отступив из Алеппо в 1030 году (а по словам армянского историка XII века Матфея Эдесского, двадцать тысяч человек), и сам едва не попал в плен. Сарацины дошли до Доличе, который сейчас называется Дюлюком и не представляет собой ничего примечательного – в наше время это небольшая деревня на юго-востоке Турции, которая раньше была важным городом, столицей фемы. Ее командир Георгий Маниак был более крутого нрава, чем его император. Скилица написал: «Одержав победу, к нему явилось восемь тысяч зазнавшихся арабов, приказывая ему тотчас же сдать оружие и оставить город, поскольку римский император свергнут и вся римская армия перерезана, а ему не следует подвергать себя такой опасности. В противном случае он и все, кто останется с ним, будут окружены и безжалостно убиты, как только встанет солнце».

Маниак приказал отправить завоевателям еды и вина с уверениями, что утром гарнизон непременно объявит о капитуляции и передаст новым хозяевам городскую казну. «Но в полночь, – вспоминает Скилица, – когда они напились до бесчувствия и беззаботно уснули, Георгий вышел и убил их всех. Он захватил 280 доверху груженных различными римскими товарами верблюдов. Отрезал убитым носы и уши и отправил императору».

Роман повысил его до катепана (предводителя войска, капитана) Нижней Мидии, расположенной на юго-востоке Анатолии. В октябре 1031 года Маниак снова продемонстрировал свое коварство, подкупив мусульманского правителя Эдессы, чтобы тот передал город в его руки, и с войском всего в четыреста человек даже смог сдержать контратаку сарацинов. Одной из находок было письмо, предположительно отправленное (и подписанное!) королю Абгару V Эдесскому не кем иным, как самим Иисусом за тысячу лет до этих событий. Маниак доставил это письмо Роману в качестве трофея вместе с ежегодным подношением в пятьдесят фунтов золота.

«Я сам его [Маниака] видел и был поражен тем, что природа наградила его всеми качествами человека, рожденного повелевать», – написал Пселл, описывая Маниака практически в мифологических выражениях: десяти футов ростом; голос, подобный грому; силищей своей опрокидывающий стены и разрушающий латунные ворота; быстр как лев; с внушающим ужас хмурым прищуром. «Все варвары трепетали перед ним, некоторые потому, что видели его во плоти, а другие потому, что слышали чудовищные истории о его способностях».

Маниак, которого варяги по непонятным причинам прозвали Гиргир (Gyrgir), начинал строить свою выдающуюся, но изменчивую военную карьеру, которая будет сильно связана с карьерой Харальда. Он будет влиять на Харальда и сталкиваться с ним. Попав под командование Маниака, варяг нисколько не смутился. По словам Снорри, вскоре два лидера столкнулись лбами.

Как он нам говорит, однажды ночью варяги ставили палатки вдоль того берега или озера, который Маниак выбрал себе для лагеря, и он приказал вынуть колья. Харальд ему сказал: «Если ты приходишь первым, то и место для привала выбираешь сам, а мы встаем там, где придется. Но на этот раз иди и найди себе место. На земле греческого императора и свободных людей мы, варяги, служим только императору и императрице, и нам дано право самим выбирать себе командиров».

«Страсти накалялись, – сообщает Снорри, – до тех пор, пока они не схватились за оружие и не были готовы подраться».

Пока всё не зашло слишком далеко, более хладнокровные головы убедили лидеров уладить вопрос с помощью жеребьевки, и не только на этот раз, но и в будущем при возникновении подобных конфликтов. Оба согласились. Маниак поставил метку на своем жребии, и Харальд сказал: «Дай посмотреть, какую метку ты поставил у себя, чтобы я не поставил такую же».

Оба жребия поместили в короб. «Судья» наудачу вынул один и поднял его: «Владелец этого жребия будет вести людей в походе и на море и займет почетное место в гавани и в лагере». Харальд схватил его руку, вырвал жребий и бросил в воду. «Это, – сказал он варягам, – был наш жребий!» Маниак спросил: «Почему ты не дал всем на него посмотреть?» Харальд ответил: «Зачем? В коробе остался жребий с твоей отметкой».

Действительно, на оставшемся жребии была отметка Маниака. Поскольку на первом жребии, который вытянули, была отметка Харальда, варяги всюду получили право выбирать первыми.

Разумеется, Харальд поставил на своем жребии такую же отметку, как Маниак, и все это поняли, но никто не мог доказать. Победа, достигнутая обманом, засчитывалась так же, как и победа, доставшаяся случайно. Именно таким умом восхищались скандинавы, и даже Маниак его уважал. Однако это было не последним случаем, когда пути обоих лидеров пересеклись. «У них было много стычек, – записал Снорри, – но Харальд всегда добивался своего».

В сагах подтверждается, что Харальд отказался давать стратигу полную поддержку в бою под предлогом, что хотел избежать потерь среди варягов, вступая лишь тогда, когда мог добиться почестей. Таким образом, победы ставились ему в заслугу, а за поражения отвечал Маниак. По словам Снорри, очевидно дошло до того, что варяги потребовали поставить Харальда главнокомандующим, пока Маниак не велел ему самому и его людям убираться прочь. «И Харальд ушел из основной армии, забрав с собой варягов».

Византийские источники указывают на другую причину этого раскола. Умения на поле боя имели меньшее значение, чем кровная близость к императору Михаилу и его брату-евнуху Иоанну. Те назначили другого своего брата, Константина Каталлакоса, дуксом (doux) Антиохии – управляющим несколькими фемами. Происхождением он был, пожалуй, еще ниже, чем остальные члены семьи. «Профессиональный попрошайка, – презрительно написал о нем историк XII века Михаил Глика, – который благодаря своему брату Иоанну сблизился с императором [Романом]».

Это не помешало Константину извлечь выгоду