Разрушенный дом. Моя юность при Гитлере - Хорст Крюгер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но затем я вдруг понимаю: он подходящая кандидатура, именно он. Возможно, для него рейх тоже не так уж важен. И пока делят продовольствие на вечер, мы на ощупь ищем в темноте колбасу, пиво и мармелад, я наклоняюсь к нему и, жуя, говорю мимоходом:
– Этой ночью я рву когти на ту сторону. Пойдешь со мной?
Я никогда не был хорошим солдатом, но я знаю, что пересечением границы не следует заниматься в одиночку. Нужно это делать вдвоем. Вреда точно не будет. В одиночку пропадешь. И этот парень смотрит на меня с недоверчивой ухмылкой, шлем он уже давно надел обратно, и удивленно спрашивает:
– Дружище, так просто на ту сторону? К американцам? Ты с ума сошел?
– Да, – говорю я, – этой ночью. Если хочешь, можешь пойти со мной.
Он что-то бурчит себе под нос, что можно толковать и так, и этак. Похоже, в данный момент колбаса ему куда интереснее. На войне есть железные правила, тактические правила, на которые всегда можно положиться, и среди них – даже самый свирепый шквальный огонь прекратится вскоре после полуночи. До предрассветных сумерек царит покой. Герои хотят спать. Когда светящиеся цифры моих наручных часов показывают ровно три, я выползаю из окопа, пихаю его ногой и шепчу:
– Давай, пошли со мной!
И он встает, словно лунатик, вероятно, он спал, и ползет за мной. Странно, думаю я, когда их хорошенько пихнешь и говоришь «Давай!», они идут за тобой хоть на край света.
Медленно, словно хищники в первобытном лесу, мы метр за метром продвигаемся к берегу канала. Впереди мост, узкий железный виадук, давно взорванный, черные опоры обрушились в канал. С нашей стороны на них можно повиснуть. В темноте видно только развалившуюся опору и этот сползший стальной рельс, вероятно, заканчивающийся где-то в воде. Сейчас посмотрим. Вся обстановка чем-то напоминает первобытный лес. Словно обезьяны, мы сейчас висим на руках на этой черной скользкой опоре, крепко вцепляемся в ее края и лезем вниз. Ну, прощай, любимая ты моя родина – разве я не учил это когда-то в школе?
Внезапно я слышу плеск и шлепанье, я чувствую воду, разжимаю руки, стою по пояс в воде, но не глубже, вокруг меня бульканье и журчание. Боже мой, мы же сами себя выдаем. Это ведь наверняка каждый услышит. Нас уже услышали. Внезапно начинается огонь, пулемет с нашей стороны, несколько карабинов коротко рявкают. Затем опять становится тихо. Должно быть, это была рутинная реакция часовых. Небольшую вечность мы стоим в воде, не смея двинуться, дрожа от холода и страха. Боже мой, если они нас сейчас сцапают! У меня даже патронов нет, чтобы отстреливаться. Но нет, они меня не получат. Лучше погибнуть, утонуть или вырвать у них из рук оружие, ударить их прикладом по лицу и самому застрелиться. Живым вы меня больше не получите, господа. Все кончено. Я принял решение. Я лучше умру, чем дальше буду немецким солдатом. Мост обрушен, я стою глубоко в воде, я плыву на запад, ну, прощайте – я ухожу к врагу.
Ночь Пасхи на канале Дортмунд-Эмс. Вода бурлит, и порой пузырьки с бульканьем поднимаются из сапог. Христос воскрес, воистину воскрес. Они расстреляли Германа, сейчас всех расстреляют, я больше не хочу, я больше не могу, я когда-то был солдатом, я когда-то был студентом, я когда-то был сыном из Берлина, на которого родители возлагали надежды. В Берлине сейчас свирепствует темный человек, позволяющий все сжечь. В конце он сожжет сам себя. Мы попали в жернова истории, мы, дети представителей среднего класса из Гамбурга и Вроцлава, немецкие сыновья, каждый из нас сейчас будет перемолот в муку, словно тысяча зерен, нас растолкут и замесят в пирог истории. Сейчас другие народы месят пирог: американцы и русские, англичане и французы, а немцев растолкут. Слава богу, с немцами в истории покончено. Я покинул свой народ. Я свободен.
И затем вдруг – прошло, должно быть, уже больше часа – мы действительно оказываемся на другом берегу. Мы стояли на вражеской территории. Мне двадцать пять лет, с меня капает вода, я дрожу от холода и страха и впервые оказываюсь на немецкой земле не под властью Гитлера. Немецкая земля не под властью Гитлера? Посмотри же на него, это темное, выцветшее за зиму пастбище под твоими ногами. Посмотри на это, на эти несколько квадратных метров вестфальской земли, вражескую территорию. Вот оно, она больше ему не принадлежит, эта земля, на которой ты стоишь, на которой больше нет СС и военных судей. Немецкая земля не под властью Гитлера, свободная Германия в ночной тьме, как вообще такое может быть? Вся твоя юность обратилась вспять; его можно вырвать из Германии – такое бывает. Пади ниц, поцелуй землю, скажи: он воскрес. Юрген, отвечай: воистину воскрес.
Мы не падаем ниц, не целуем землю, но я знаю, что говорю Юргену:
– Давай, выброси это!
И мы берем наши карабины и наши стальные шлемы, наши штыки и противогазы и бросаем их на землю, свободную от Гитлера. Мне было четырнадцать, когда Гитлер пришел к власти, я знал лишь этот рейх, его рейх, наш рейх, я знал лишь ненависть и войну и что мы должны пожертвовать всем до последнего. Я всегда слышал лишь то, что за границей правили евреи, большевики, плутократы, сплошь враги, сплошь дикари, сплошь недочеловеки, которые хотели растоптать, уничтожить нашу бедную гордую страну. Я никогда не видел ни американца, ни русского. Собственно говоря, я понятия не имею, к кому перебегаю и что меня тут ждет. Я знаю только одно: здесь впервые Германия не под властью Гитлера, здесь больше не его земля. Его власть свергнута. Эта земля хорошая.
Итак, никакого пасхального приветствия, никакой пасхальной благодарности, но все-таки что-то вроде детского танца от радости:
