Три седьмицы до костра - Ефимия Летова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Кажется, в какой-то уже не детской книжке, одной из многих, которые когда-то ворохом привез из города отец — надо полагать, эта книжка попала к прочим по чистой случайности — подобная сцена была описано как "два обнаженных тела, придающихся порочной страсти". Раньше эта формулировка заставляла меня только досадливо поморщиться, но к настоящей ситуации она подходила как нельзя более кстати. Два обнаженных тела? Два. Одежда была свалена неаккуратной горкой прямо у входа, вероятно, впохыхах. Предающихся страсти? Что ж, наверное, это и есть страсть — все эти вздохи и выдохи, тяжелое, с присвистом, дыхание, резкие, торопливые движения. Откуда берутся дети, я в свои восемнадцать лет, имея двух младших братьев, безусловно, знала, как и то, что не только ради детей это все происходит. Но вот так видеть сам процесс доводилось впервые. И не то что бы я собиралась наблюдать…
И, кроме того, страсть действительно оказалась "порочной". Одним из участников действа был муж сестры, Вад собственной персоной. Женщина, разумеется, моей сестрой не была. Я узнала ее по длинным светлым волосам — ласса Нилса Джаммерс, чей пожилой муж сейчас на пороге смерти должен был отчитываться Вилору о совершенных в жизни грехах.
Могло бы быть даже смешным то, что она сейчас носила фамилию Вада.
Тьма внутри поднялась, откуда-то из желудка к горлу, и я беззвучно отступила назад, закрывая дверь плотно и медленно, в глубине души мечтая хлопнуть ею так, чтобы разлетелись в труху старые сухие доски.
Тьма требовала убить. Сейчас же, тут же. Обоих.
"Сарай загорится, — шептала она. — Сухое дерево, сухая трава — хорошо загорятся. Внутри есть щеколда, она будет заперта, но об этом никто не узнает. О тебе никто не узнает, ты уйдешь до пожара. Они не выберутся. Они мерзкие, отвратительные, грешные, пусть они умрут. Ради твоей сестры. Ради счастья твоей семьи. Пара-тройка горстей, их не успеют спасти. Это просто, пожелай, пожелай, пожелай…."
Тьма была убедительна.
Глава 20
Утро, предшествующее новолунию, застает меня во дворе у колодца. Солнце щурится, зло щерится из-за горизонта, словно прогоняет меня прочь. С какой-то обреченностью я вдруг думаю о том, что впереди светень, пестрень, теплень… яркие, солнечные, теплые месяцы. А я, как нечисть какая-то, буду прятаться под крышей дома, в тени. Как нечисть или — сама как тень.
После вчерашнего я почти не спала, но никакой усталости или сонливости не чувствую. Словно и не нужен мне больше сон.
Лучше бы наоборот. И ходила бы разбитая до заката, только бы не ощущать этой мучительной обреченной тоски — ну зачем я полезла в амбар, словно за руку кто-то тянул… Не знала бы, было бы проще. Как же поступить теперь?
А может, и вправду тянул? Тьма. Она и тянула, чувствовала.
Сколько сил потребовалось мне, чтобы не поддаться ее уговорам и просто уйти. А теперь я не знаю, что делать.
* * *
Мать все еще сердилась на меня за вчерашнее позднее возвращение. Но поскольку конкретного прямого повода высказывать негодование у нее не было — дела сделаны, а я — свободный и взрослый, в общем-то человек, ничья жена, ничья невеста… Она довольствовалась тем, что просто периодически высказывалась в пустоту — кошке, печке, сундукам с одеждой, как нелегка доля матери, воспитывающей больших, но непутевых детей, бродящих неизвестно где дотемна, и что скажут соседи, еще неизвестно. Возможно, не мучай меня мысли о Сане и ее неверном мерзавце-муже, завуалированные упрёки матери возымели бы куда большее действие, но сейчас… Я старательно мыла пол в избе, руки быстро выполняли знакомые действия, а голова шла кругом.
Сказать или промолчать? А если сестра не поверит мне? А если поверит?
У нас были не приняты разводы. В городе да, случались, но здесь — даже слухов таких ни о ком не ходило. И Асания, с малышкой Нитой, которой нет и года, окажется в центре невиданного скандала. Или не окажется, будет молчать и знать. И терпеть.
А может, она и сейчас знает, просто говорить не хочет? И поэтому смотрит на меня так потерянно и жалобно, как побитый хозяином старый пес?
Мне даже посоветоваться не с кем! Нет у Вестаи Антарии надёжных подруг, вообще нет никаких подруг, страшно подумать, как отреагирует мать, если узнает… узнает мать — узнает и отец, и что он может с Вадом сделать, и чем все это закончится?
Вилор? Он служитель неба, его обязанность — хранить секреты и тайны, давать советы в сложной ситуации… Он мой друг. Кажется.
"…Вот только сильно ли он тебе помог, когда ты так нуждалась в помощи и совете по поводу Теддера Гойба?"
Мысль мелькнула, внезапная, неприятная. И тут же потянула за собой следующую: Шей. Вот кто поможет. Новолуние. Желание. Одно твоё слово — и Вад бросит эту развратную лассу Лиату, предающуюся страсти в то время, как ее законный супруг прощается с жизнью. Вад снова полюбит мою сестру. Может ли это тварь?
Если может…
Тьма зашевелилась внутри снова.
"Если Шей в состоянии сделать так, что Вад снова воспылает любовью и страстью к Асании, почему бы и Вилору.."
Я подхватила тяжёлый таз с грязной холодной водой и как была — в одном платье, только сунув ноги в стоящие у порога ботинки — выскочила на улицу. Выплеснула воду на землю, чуть не замочив обувь.
Холодный воздух обдувал разгоряченные щеки. Солнце впилось в затылок, как гигантский комар. Я с трудом подняла голову — в висках сразу заломило. Не золотое солнышко, благословенный дар неба — раскалённый, сжигающий дотла огненный шар.
За эти чёрные мерзкие мысли я проклята? За мгновенное, но такое острое желание убить тех двоих в амбаре? Моё ли оно было? За острую горячую тоску по Вилору, из-за которой я готова принудить его, заставить, вынудить быть моим не по воле светлого неба, а по собственной эгоистичной прихоти?
День тянулся бесконечно долго. Вечером на закате я уже не могла усидеть на месте в ожидании полуночи. Кто бы сказал мне, что такое возможно, еще с пяток седьмиц назад… И когда я увидела во дворе Саню — на этот раз без дочери
