Три седьмицы до костра - Ефимия Летова

уголке этого чудесного дома. Разве что самую чуточку. Может быть, умей я правильно просить свою тьму, могла бы получить что-то подобное. Но у этого подарка навсегда осталось бы горькое послевкусие, вяжущий неприятный привкус краденного, ненастоящего счастья.

Риза зашла на цыпочках, оглядела с улыбкой благостный домашний пейзаж.

— Как это ты все успеваешь, Тайка? Явно же сама порядок наводила, и застирала тут все, к тому же… А я с Реном часа три повожусь — и уже словно пару ночей не спала. И вроде пока в город не уехала, такая же была, а за полтора года совсем разленилась. Не спеши выходить замуж, Тася…

Едва удерживаюсь, чтобы не пожать плечами. Пока и выходить-то не за кого, было бы о чем говорить.

— Из тебя бы вышла прекрасная горожанка, — улыбается Санина подруга. — Можно, я тебя причешу?..

Прикосновения ее аккуратных рука и острых зубчиков большого деревянного гребня навевают щемящую ностальгию — о том, как меня причесывала мать или Саня, давным-давно, в детстве. И тут же, резкое воспоминание — о том, как мы с матерью готовились идти к служителю, просить благословения неба на союз с Гойбом.

…Нет, не хочу вспоминать. Убаюкивающие мерные движения усыпляют. Я прихожу в себя, только когда Риза легонько хлопает меня по плечу.

— На, посмотрись, — и протягивает мне еще одну роскошь городского мира — небольшое овальное зеркальце. Безупречно гладкая поверхность невероятно четко и беспристрастно отражает темные брови, удивленно распахнутые, как у ребенка, светло-карие глаза, немного курносый нос, лёгкую россыпь золотистых веснушек на нем и щеках, пухлые приоткрытые губы. Вместо привычной косы — волосы какими-то хитрыми завитками обрамляют лицо, делая меня старше, загадочней… строже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Как жаль, что Вилор меня такой не увидит.

— Таська, — спохватывается Риза. — У меня просьба к тебе, если ты не против, конечно. На днях у нас день усопших прошел, но я же Рена кормлю, мне нельзя… можешь съездить? У мужа там и отец, и мать. Цветов бы отнести, фруктов…

— Конечно, — с готовностью киваю я. — Поеду прямо сейчас.

— Сейчас? — с сомнением говорит Риза. — До сада усопших седьмиц десять добираться, не поздно ли будет?

— Ещё даже не стемнеет, — как можно беспечнее говорю я. — Только мне бы помочь с вызовом экипажа.

* * *

Сады усопших в городе — совсем не те скромные захоронения, что в деревне. Здесь за порядком следят привратники, рядом для утешения упавших духом обычно строят служительский домик, для посетителей стоят аккуратные скамеечки, а на самих захоронениях есть деревянные таблички с краткой информацией о вернувшихся к небу.

Ещё не стемнело, но сумерки все же неторопливо сгущались, пространство постепенно заполнялось типичным для светеня густым влажным туманом. Посетителей было немного — со дня усопших, одного из семи дней в году, когда официально принято навещать умерших родственников — прошло всего несколько дней. В деревнях эти дни не соблюдают вовсе… Темные фигуры бродящих, стоящих или сидящих людей из-за тумана виднелись неотчетливо и казались духами, навещающими собственные могилы.

Место последнего приюта родителей Джада, мужа Ризы, я нашла без труда, хоть и не без помощи разговорчивого приветливого привратника. Подмела предусмотрительно поставленным кем-то облезлым веником, подравняла податливую рыхлую землю — больше для порядка, чем по необходимости — привратники явно не зря получали жалование. Разложила принесённые цветы и фрукты, выращенные в домашней теплице Ризы. Интересно, где берут их те, кому не так повезло?

Хотя, наверное, все просто — покупают привозные из тёплого Гриона, на рынке.

Когда я первый — и единственный до сегодняшнего дня раз — была в саду усопших, лет пять назад, вместе с родителями, навещая не помню уже кого — меня удивила эта традиция. Ладно, цветы, но фрукты — они будут гнить.

— Смотри! — сказал тогда отец, доставал пару спелых садовых груш, кладя их на землю и делая пару шагов в сторону. Спустя десятую часть горсти пара чернильно-чёрных, довольно больших птиц спикировала с какого-то из ближайших деревьев, ухватила лакомство и взмыла в небо.

— Их тут специально прикармливают, — пояснил отец. — Угощение вороки символически уносят в небеса, передавая усопшим и весточку о любви и памяти оставшихся на земле.

Соблюдая установленную традицию, я положила яблоки и груши на землю. Отошла. Стала ждать.

Птицы появились не сразу. Металлически хлопнули крылья, чёрные бусины глаз взглянули на меня — умно, с каким-то вопросом.

— Для родителей Джада Варина, — тихо сказала я. — С любовью от их сына, невестки и внука.

Птицы не улетали. Ждали.

— И если вы можете… передайте, пожалуйста, светлому небу, что я не хотела. Я не хотела!

Птицы посмотрели на меня без особой симпатии. Но фрукты схватили и полетели наконец. Не то что бы в небо — в сторону расположенного рядом парка. Но я все равно помахала им рукой.

…пару яблок я оставила в мешке. Не зная сама, для кого.

* * *

Почему-то уезжать отсюда не хотелось. Слишком здесь было спокойно, тихо, ощущение времени терялось напрочь, а туман размывал границы пространства. Экипаж я отпустила, так что никто и не торопил. Я пошла по дорожке вглубь. Помимо цветов на могилах, по большей части засохших, то тут то там стояли пустые каменные клумбы. В тёплые месяцы здесь будет действительно цветущий сад.

Иногда я наклонялась к холмикам, читая незнакомые имена, приписки от родных и даты, считая прожитые годы, сама не зная, зачем. Ни одно из этих имён не было мне знакомым и быть не могло, но я упрямо шла в глубину сада. Здесь не было уже никого, изредка пролетающие птицы, чёрные тени, разрывающие молочную пену тумана, не обращали на меня внимания.

Тут, в глубине сада, могилы были ощутимо старее, хотя и не слишком древние, деревянные таблички преимущественно потрескались и прочитать написанное можно было с большим трудом. Я достала оставшиеся яблоки, выбирая, кому бы их оставить.

Тьма внутри вдруг рванулась, заколотилась об рёбра, прося свободы. Вокруг никого, и я позволила эту маленькую вольность. Чёрная бесформенная масса спустя мгновение приняла облик птицы — и полетела вперед, то и дело оглядываясь. Звала за собой. И я пошла.

Две сдвоенные могилы ничем не привлекли бы внимание, если бы не нахально усевшаяся в проход между ними тьма.

— Что ты хочешь? — спросила я. В тишине голос прозвучал тонко и неуместно. Я присела на колени и прочитала табличку, на удивление целую и хорошо сохранившуюся:

"Римма и Алоиз Иститор. Дата смерти 17 день 652 года.

С любовью от преданных детей ваших Гериха и Отавии. Да примет Светлое