Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

— Ничего страшного. Это агорофобия, — успокоил я ее. — Это у многих людей.

— В самом деле?

— Уверяю вас.

— Короче, самое лучшее для нее — дома сидеть, — продолжала Нина. — Она, кстати, последний раз выходила из дому три недели назад. Работу ей приносят, за продуктами я хожу. Но мне надо уезжать. И что будет? Ужас сплошной. Поэтому, Антон Петрович, вы долго не тяните, вы, пожалуйста, решайте. Что она за человек — вы сами видите. Врать абсолютно не умеет. Ни словами, ни лицом. Учтите, мы поиски прекращаем, если вы согласны, а вы ведь согласны, да? Да? Да?

— А вдруг найдете кого лучше?

— Нам лучше не надо. Нам надо вас.

— Это приятно слышать.

— Может, вы боитесь ответственности? Уверяю вас, если Таня почувствует отчуждение с вашей стороны, она скажет об этом прямо и сразу же.

— Что ж. Я зайду дня через два. В четверг — вот так же, вечером. Или в пятницу.

— Решено и подписано! — сказала Нина. — Ну, хватит мучить нашу Таню, а то у нее личико загорится и обуглится, примет нетоварный вид.

— Нинка! — жалобно сказала Таня и, окончательно смутившись, ушла на кухню.

— Я провожу вас, — сказала Нина. — Мне в магазин нужно.

На улице она подробно рассказывала мне о достоинствах своей мамы, идучи со мной почти в ногу. Я хожу всегда очень быстро и, если приходится с кем-то куда-то идти (что бывает, правда, очень редко), то досадую на медлительность большинства людей, особенно женщин. У женщин и девушек мне нравится походка энергичная, легкая, быстрая. Вот такая и была у Нины.

— А почему обязательно в Москву? — спросил я. — В Саратове отличный театральный факультет. Выпускники многие стали знаменитостями. Я знаю, там мой приятель преподает.

— Я же сказала, у меня бой-френд в Москве. В будущем, возможно, муж.

— Но ведь он намного старше вас. Он и меня-то намного старше.

— Это не играет роли. Как мужчина он прекрасно сохранился. Во всех смыслах.

— Еще десять лет — и он старик!

— Вы что, отговариваете меня? — Нина даже остановилась. — По какому праву, интересно?

— По праву твоего отчима — в перспективе.

— Извините, права решать за меня нет ни у кого, даже у моей мамы. Странно, правда? Ее я только Таней, а за глаза — только мама — и дико представить, что за глаза могу тоже Таней.

— А сколько тебе лет?

— Семнадцать скоро.

— Прекрасный возраст.

— Не жалуюсь. Так что вы имеете против, я не поняла?

Я промолчал.

Я промолчал потому, что не мог сказать, что я имею против.

Против было то, что не Таня мне понравилась, мне Нина понравилась — и так, как никто не нравился в последние годы.

Я зашел с нею в один магазин, в другой, глупо стоял у прилавка, пока она делала покупки, потом спохватился, придумал тоже что-то купить.

— Слушайте, — вдруг сказала она. — Может, кроме кроссвордов у вас еще одно увлечение?

— Какое?

— Ну, берете объявления одиноких женщин, знакомитесь, очаровываете, заводите предсвадебный роман, получаете порцию эротическо-сексульных впечатлений — и тихо-мирно, на вполне законном основании сматываетесь. Такой вот вид дон-жуанства, а?

— С чего это вы решили, Ниночка, Господь с вами!

— Бросьте, я неверующая. С того решила, что вы на меня посматриваете как-то странно. Однозначно посматриваете.

— Потому что вы похожи на свою маму.

— Неправда. Я похоже скорее на отца. Разве только глаза.

— Вот в глаза я и смотрю. Очень красивые глаза. Как у вашей мамы.

— Тогда ладно. До свидания — до четверга. Потом сводите ее в кино, в театр, но для начала — семейный ужин. Под моим контролем, извините. Я должна видеть и слышать ваш разговор. Тогда я пойму вас окончательно.

— Вы считаете себя очень умной, — заметил я без укора.

— Не я одна так считаю.

— Пожалуй. Вот и я тоже.

— О чем тогда разговор?

76. БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ВРЕМЕНИ ВЫ ЧУВСТВУЕТЕ КАК БЫ КОМОК В ГОРЛЕ.

Верно. Неверно.

77. ВЫ ЧАСТО ЧУВСТВУЕТЕ В РАЗНЫХ МЕСТАХ ТЕЛА ЖЖЕНИЕ, ПОКАЛЫВАНИЕ «ПОЛЗАНЬЕ МУРАШЕК».

Неверно.

78. ИНОГДА ВАМ ХОЧЕТСЯ ЗАТЕЯТЬ ДРАКУ.

Набоков не относится к числу моих любимых писателей. Даже в самой близкой для моей души вещи, в «Машеньке», видна некоторая механистичность исполнения замысла, который заранее продуман. Пушкинского «даль свободного романа сквозь магический кристалл я неясно различал» у Набокова нет, он всегда все различает от начала до самого конца, это вдохновение ума, но не вольный полет фантазии, а если и есть фантазия, то это опять-таки фантазия ума, если есть неожиданные повороты, то эти неожиданности — умственного, запланированного характера.

Наверное, я не прав. Я не специалист.

Просто я вспомнил книгу, к которой у меня отношение особое. Первую половину я не мог читать без отвращения, вторую — без восторга. Это, конечно, «Лолита». Отвращение мое вызвано естественным неприятием нормального здорового мужчины патологической любви эгоистичного самовлюбленного интеллектуального самца к девочке — именно к девочке, а не девушке, к девочке, которую природа еще не подготовила к тому, чего возжелал от нее Гумберт Гумберт (и не имеет значения, что она уже оказалось женщиной — в смысле сугубо анатомическом), к девочке, а не к нимфетке, как поименовал ее изощренный сладострастник, пряча этим красивым словечком суть: ребенок перед ним, дитя. Вторая же половина, если убрать из нее необходимые автору для сюжета скабрезности, есть замечательная панорама подробностей американской жизни. Многие, подозреваю, эти-то страницы как раз и пролистывают, для них история кончилась эпизодом в гостинице, они пролистывают от одной постельной сцены до другой. А для меня образ страны, начертанный талантливым, тут не поспоришь, пером Набокова, гораздо интереснее. И вообще, психологические переливы, полагаю я — как неофит, естественно, — не такое уж трудное дело. В двадцатом веке психологию описывать, вникать в нее и выворачивать то так, то эдак довольно просто: предшественники хорошо взрыхлили, удобрили и засеяли почву, осталось собирать урожай. Куда реже встречается мне способность показать — ну, что бы? — да вот то, как вдруг у тополя за окном при полном безветрии, когда весь он застыл тускло и молча, вдруг, будто невидимая птица присела, прогнется и закачается одна ветка — или даже один лист вдруг встрепенется, словно и не от ветерка, а сам по себе, по собственной юле…

Но и не в этом суть (я о «Лолите»). Суть в том, что, на мой взгляд, сам автор и близко не чувствовал ничего такого, что он присочинил своему герою. По одной хотя бы простой причине: если бы он сам это действительно чувствовал, то не сумел бы описать все настолько подробно, искусно, психологично и — вот парадокс! — достоверно! Не способен художественно описать это тот, кто действительно это испытал.

Будь он даже литератор по профессии — не способен! Не знаю, в чем тут дело. Уверен — восходя из этого частного факта к общему, что о себе вообще никто не сумеет ничего художественно рассказать и написать, — только о других, только о других — и лучше всего о выдуманных. И часто мы складные рассказы, устные и письменные, принимаем за чистую монету, правде же не верим, потому что не находит человек для изречения ее нужных слов, поскольку знает, каков зазор между событием, предметом и рассказом о событии, предмете. Тот же, кто не испытал — не знает, не чувствует этого зазора, поэтому и не боится ничего и смело берется за любое изображение.

Я вот о том, что со мной произошло и происходит, пишу очень приблизительно и понимаю это. Слишком это мое и рядом со мной, слишком…

Как описать мне бурю мыслей этого вечера?

Как описать то состояние, когда я нашел не один, а сразу два вопроса, которые меня терзали — так глубоко и тайно, что я даже не мог вспомнить их?

Вот эти вопросы, один из отвеченных и один — почти в конце:

22. НЕКОТОРЫЕ ИЗ ВАШИХ БЛИЗКИХ СОВЕРШАЛИ ПОСТУПКИ, КОТОРЫЕ ВАС ПУГАЛИ.

99. ВАМ НРАВЯТСЯ ЛИЦА ПРОТИВОПОЛОЖНОГО ПОЛА НАМНОГО СТАРШЕ ИЛИ НАМНОГО МОЛОЖЕ ВАС.

Встреча с Ниной — Господи, ну что тут сказать, как сказать? — допустим: молнией озарила мою душу, — и пусть пошло, пусть банально, истина тут мне важней, чем прицельная точность и выверенность слова.

Я понял вдруг, почему именно Алексину душа моя выбрала для любви. Она была старше — и именно намного старше. Это никакое не открытие, девочки в определенном возрасте обгоняют сверстников в развитии. Но утверждается, что потом все якобы выравнивается — и вот с этим я не согласен. Алексина так и осталась старше меня — навсегда. Дело не в ее раннем опыте и раннем созревании ума, дело в том, что это старшинство заложено в большинстве женщин как данность, многие же мужчины остаются там, в детстве или юности — и чувствуют свою младшесть даже с женщинами, которые возрастом моложе на десять и даже двадцать лет. Почему я мысленно кажусь себе чуть ли не подростком перед молоденькой продавщицей, перед юной секретаршей в каком-нибудь учреждении, перед разукрашенной и полуобнаженной красавицей, выходящей из какого-нибудь лимузина — и уж, конечно, совершенно не видящей меня? Почему? Почему до сих пор Алексина, замечательно сохранившаяся, больше тридцати лет не дашь, кажется мне все равно старше — хоть специально в зеркало глядись, чтобы убедиться в своих морщинах, в загрубелости кожи, в седине, которая довольно рано проявилась у меня…