Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

И это — с одной стороны.

С другой, вопрос этот (99-й) помог мне осознать, что последние годы я безотчетно заглядываюсь на девушек 16–17 лет — ну, и, может, чуть старше. Упаси Бог, не на нимфеток, не на таких, кто, по сути, наполовину ребенок еще, а на тех, кто…

После допишу — если допишу, для себя ведь, не для кого-то.

Наверное, это тоска по той юности, где и Алексина была юной. И тайная мечта о невозможном: она была бы юной, а я был бы — как сейчас. И все, может быть, сложилось бы иначе. Недаром же в десятом классе у нее было увлечение сорокалетним преподавателем на подготовительных курсах при университете, куда она ходила для гарантии поступления — не имея блата и полагаясь лишь на собственные знания. Не знаю, как далеко зашло это увлечение, но она была месяца два счастливой, хохочущей, нервной, задумывающейся, а потом вялой, плачущей вдруг — почти без слез, никто и не замечал, кроме меня…

И это — с другой стороны.

С третьей — что же это за поступки близких, «которые вас пугали»?

Тут речь о моей племяннице, о Насте.

У меня с ней всегда были хорошие отношения. До прошлого года. В прошлом году она словно сорвалась, стала дерзить Надежде, капризничать по малейшему поводу, перечить, кричать, доходя иногда чуть ли не до истерики. Надежда совсем растерялась, я объяснил ей, что нужно перетерпеть, это элементарные возрастные явления.

— Уж явления! — вздохнула Надежда. — Я прошу ее прийти домой в десять вечера, она говорит — в половине одиннадцатого. Я говорю: что тебе эти полчаса дадут? А она кричит, что это для нас полчаса ничего не значат, мы обыватели и серая масса, а ей каждая минута дорога, потому что неизвестно, сколько осталось — и чуть ли не об стенку головой бьется! Какие же это явления? Я уж думаю, врачу ее, может, показать? Невропатологу.

— Невропатолог занимается другими вещами. Тут психоаналитик нужен, но у нас эта специальность не развита — да и не пойдет она, а силой ведь ты ее не затащишь?

— Не затащу. Что ж делать?

— Терпеть.

— Терпеть не привыкать, да скорей бы уж перебесилась, — грустно сказала Надежда.

Это не значит, что конфликты возникали каждый день. Иногда Настя была такой, как раньше — спокойной, уютной, с ней даже можно было о чем-то поговорить.

К пятнадцати годам, то есть к этой весне, она немного поуспокоилась. Но именно тогда — вспоминаю я теперь недавнее, но почему-то накрепко (и защитительно?) забытое — произошло несколько эпизодов, которые именно должны были меня напугать, хоть и не напугали — поскольку я не анализировал и, главное, пугаться вовсе не был готов, списывая все на эксцентричность возраста Насти.

Однажды она вошла в мою комнату в халатике после ванной, села на диван, долго глядела, как я занимаюсь своими кроссвордами, а потом спросила:

— Дядя Антон Петрович (так она любит называть меня), ты ведь мужчина? Мужчина ты или нет?

— Естественно, — ответил я, радуясь ее хорошему настроению, которое видно было в свежести таз и в легкости улыбки.

— Значит, ты разбираешься в женской внешности?

— В общем-то да.

— Разбираешься. Я видела твою подругу. Красивая женщина. У тебя есть вкус.

— Как ты могла ее видеть? Она же почти не выходит из дома.

— Почти да не совсем. Я сначала выследила, где она живет, то есть следила за тобой.

— Зачем?

— Я очень любопытная.

Оторвавшись от своих занятий, я посмотрел на нее с недоумением:

— Ну, и что ж дальше?

— Дальше я стала ее караулить. Неделю отдежурила. И она вышла. Ее кто-то куда-то на машине повез.

— Не понимаю. Зачем тебе это надо?

— Говорю же: из любопытства. Но это уже давно было. Я не про это.

— А про что?

— Раз ты мужчина и имеешь вкус, то скажи мне откровенно — я красивая или нет?

— Ты очень красивая.

— Всерьез так не разговаривают, дядя Антон Петрович, — обиделась Настя. — Всерьез так не отвечают. Ты ко мне привык, мы вместе давно живем, ну, и вообще, о родственниках не понимаешь, красивые они или нет. Вот мать. Я не знаю, красивая она или так себе.

— Красивая.

— Или ты, дядя Антон Петрович. Смотрю и не понимаю. Вроде, вполне заурядный мужчина, а вроде, что-то и есть. Но тебе все равно легче судить, ты умный.

— Ты тоже не дура.

— Не отбалтывайся, пожалуйста. Посмотри на меня как следует и скажи, красивая я или нет?

Она смотрела на меня в упор, будто мы в детскую игру играли, в мигалки, то есть, кто первый не выдержит и моргнет.

— У тебя оригинальное и очень привлекательное лицо, — нашел я слова.

— Значит, уродина.

— С тобой, Настенька, невозможно говорить. Я сказал то, что сказал: у тебя оригинальное и привлекательное лицо. Такие лица именно привлекают к себе внимание. Есть красота абсолютных пропорций — как у фотомоделей. У тебя же красота — ну, скажем так, — актрисы, где требуется не среднеарифметическая пропорциональность, а именно оригинальность — чтобы запоминалось с первого раза. Ну, Лайза Минелли, например. На прошлой неделе фильм был по телевизору, ты смотрела.

— У меня что, такой же шнобель, как у нее?

— Постарайся избегать жаргонизмов, ты же знаешь, насколько я это не люблю.

— Я не всерьез, дядя Антон Петрович, я по приколу.

— Дразнишь меня?

— Ты ловкий. Ты вывернулся. А ты посмотри, посмотри! Нос какой-то кривой и с шишечкой на конце, губы — будто перца объелась, на роже не помещаются, глаза лупоглазые какие-то. Это папаше моему спасибо, наверно.

— Не прибедняйся, — сказал я. — И губам твоим, и глазам, и носу очень многие позавидовать могут.

— Да нет, я не комплексую, — успокоила меня Настя. — Мы тут перехватили у наших дураков, у одноклассников, анкету. Ну, знаешь, сейчас везде мода: лучшая песня недели, лучший фильм года, мисс Европа, мисс Мира, ну, и так далее. Мисс института даже выбирают, я слышала. Оттягиваются. Ну, наши пустили листок, чтобы мисс класса выяснить. Там, правда, не одно только первое место, а три. Я на втором оказалась, а Лера Новикова на первом.

— И тебе обидно?

— Ничуть. То есть за себя — совсем не обидно. Мне за них обидно. Ведь красота не только рожа, а еще и фигура, осанка, шарм, правильно?

— Правильно.

— Не знаю, как насчет шарма, а фигура-то у Лерки ни в обоз, ни в Красную армию. Они просто еще маленькие и ничего в этом не понимают. У нее ноги толстые. И задница тоже. К двадцати годам она на двух стульях будет сидеть. Ты в фигурах разбираешься?

— Наверно.

— Тогда скажи правду. Только объективно.

Она скинула халатик, встала с дивана, оказавшись в купальном костюме, отставила чуть в сторону ногу каким-то необыкновенным образом, сделала руками какой-то жест. Я бросил взгляд и сказал:

— Идеальная фигура.

— Да ты и не смотрел!

— Ну, смотрю.

Я стал смотреть — каким-то общим расплывчатым взглядом, потому что по отдельности, последовательно, рассматривать Настю, конечно, не мог — слишком пристально следит она за моим взглядом и сразу поймет, куда я смотрю в тот или иной момент.

— Еще раз говорю: идеальная фигура.

— Для идеальной мне надо еще подрасти, — сказала Настя, надевая халат. — Но задатки есть, я это сама знаю. А они на Леру запали. Смешно.

Она вышла, а я подумал, что бедная Настя, вероятно, влюбилась, а ей не отвечают взаимностью, вот она и переживает, вот и заводит со мной эти разговоры — потому что не с кем больше.

И — углубился в работу.

Прошла неделя или больше.

Однажды я вернулся домой — и в комнате Насти услышал громчайшую музыку. Обычно она слушает в наушниках. Наверно, у нее гости, подумал я. Надежда сегодня на дежурном трамвае — до поздней ночи, вот она и пригласила подруг или друзей.

Стал читать, но не смог, громкость музыки была невыносимой. Сам бы я вытерпел, но перед соседями неудобно. Я подошел к двери, постучал. И еще раз. И еще, сильно, кулаком. Безрезультатно. Я толкнул дверь — просто так, для очистки совести: Настя в отсутствие матери, а иногда и в присутствии — когда та занята на кухне — закрывает дверь на задвижку. Надежду это раздражает, Настя же кричит, что она устала, что у нее нет своего угла, скорее бы закончить школу и уехать от вас к чертовой матери или замуж выйти! Мне в таких случаях всегда совестно становится, я понимаю, что это мне надо бы уехать или жениться…

Дверь открылась.

Настя была в том же купальном костюме, но — только в нижней его части.

Она танцевала перед зеркалом. Увидев меня, улыбнулась — и продолжила танец. Я хотел выключить музыку, сделал шаг — и остановился. Я почему-то побоялся заходить в комнату.

— Выключи! — закричал я. — С ума можно сойти!

Она еще минуту потанцевала, потом свободно, без стеснения, подошла к магнитофону, выключила и упала в кресло — лицом ко мне.

— Танцы в стиле ню, — сказал я. — Стриптиз на дому. Очень интересно. — Интонацией и словами я хотел перевести все в шутку.