Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

Прибывают «революционные стратеги» из Западного Берлина, чтобы «по-настоящему взять дело в свои руки». «Эти семь тысяч человек, которые здесь демонстрируют, надо разогнать пинками под зад. Две сотни сознательных товарищей справятся с делом куда лучше: подожгут все эти трамваи и – пламенный привет…» – подает голос один из верхушки ганноверского ССНС, которого успели «накрутить» приехавшие «специалисты». Демонстранты поднимают его на смех.

В Техническом университете псевдопрофессиональные «революционеры» чувствуют себя увереннее. В конце концов там есть несколько известных авторитетов из ССНС. Они пытаются склонить на свою сторону студенческий комитет. Тот в открытую горько сетует на давление, оказываемое на него «авторитетами». Тут еще надо иметь в виду один нюанс: сами «авторитеты», естественно, именуют себя «антиавторитаристами». «Здесь же народный фронт, – объявляет один из них, – один шаг до единого всенародного сообщества. Нужно только разжечь конфликты…»

И они это делают. Когда активист ГКП Фердинанд Пик во время одного из ежедневных митингов произносит речь, стоя на ступеньках оперного театра, кто-то из представителей ССНС, как бы в шутку, размахивает перед самым его лицом красным знаменем. Оратор спотыкается, читать текст он не может, в конце концов он хватает полотнище, чтобы отодвинуть его подальше от глаз. В этот самый момент студент резким сильным движением молниеносно рвет древко к себе: полотнище наполовину отрывается от палки.

На следующий день приехавшие «эксперты революции» распускают слухи: «Коммунисты рвут красные знамена».

На одном из митингов перед зданием оперы я говорю, что «Красный кружок» является красным не только из-за цвета его эмблемы, а еще и потому, что «красное всегда было цветом всех борющихся с угнетением зависимостью». Бурные аплодисменты. Десять минут спустя несколько стратегов из ССНС по команде начинают размахивать с трибуны красными знаменами, выкрикивая хором: «Обобществить личные машины». Скандирование тонет в негодующем гуле демонстрантов. Нам приходится защищать романтиков от разозленных рабочих, которые хотят устроить им взбучку. Но наших коллег, развернувших красные знамена, в толпе демонстрантов никто не трогает. Их принимают как союзников и товарищей по борьбе. Они хотят обобществить собственность не рабочих, а частной транспортной компании.

Позднее ССНС призывает «пойти в клуб и вправить мозги ревизионистам». В помещение набивается примерно 40–50 человек. Среди них я обнаруживаю двух известных в городе погромщиков из неонацистской НДП. У одного из них револьвер. «Какое трогательное единство», – говорю я вожаку группы. «Заткнись, – следует ответ, – мы создали народный фронт». Членов противоестественной коалиции удается вытеснить на улицу.

В вышедший из-под контроля город прибывает с визитом федеральный президент Генрих Любке. Это событие проходит незамеченным. До него ли сейчас?

Одиннадцать дней спустя мы добились своего. Совет города выносит решение «ввести на вечные времена единый тариф на проезд – 50 пфеннигов». Это дешевле, чем требовали демонстранты. Предприятия общественного транспорта позднее действительно перешли в городскую собственность. В одном из заявлений городская управа публично поблагодарила помощников «Красного кружка», а представитель ратуши заявил: «Мы должны подняться на новую, более качественную ступень демократии». Вот как глубоко засел страх в костях у этих господ.

Через год состояние шока, похоже, прошло, о новом качестве демократии никто уже не вспоминал: стало известно об очередном повышении платы за проезд на общественном транспорте. Тот же самый представитель ратуши теперь заявил, что это, дескать, «одна из тех проблем, которые не обсуждают на площади». Вопрос о переходе предприятий общественного транспорта в городскую собственность был решен, но не так, как это было задумано, а как это принято у капиталистов: акции были выкуплены правительством по столь бессовестно высокому курсу, что для их владельцев «национализация» явилась радостным событием, принесшим им сверхприбыли.

В последующие годы цены продолжали неуклонно расти, что всякий раз сопровождалось акциями протеста «Красного кружка». По сравнению с 1969 годом он еще больше расширился: теперь в него входило 60 организаций, а не 21, как раньше. В 1975 году число активных участников демонстраций возросло до 40 тысяч, а акции протеста длились 17 дней без перерыва. Сила и упорство их участников намного превосходили все то, что было в 1969 году. Но успех 1969 года больше не повторился. Политики тоже кое-чему научились. Они не повторили старых ошибок: не остановили трамвайное движение, не отвели полицию и не пытались таким образом «взять измором» население. Наше оружие – солидарность «Красного кружка» – им теперь было известно, как и то, каким опасным оно может для них стать.

Поэтому в последующие годы против нас бросали полицейских в таком количестве, какое раньше невозможно было себе представить. 40 или 50 бронированных машин во время демонстраций окружали стратегически важную площадь Штайнтор. Демонстрантам разрешалось теперь маршировать только под надзором полицейских; часть из них стояла на тротуарах, образуя живую цепь, другие сопровождали процессию. Площадь, где проходил митинг, была заранее оцеплена тройными рядами: для прохода оставлялась узкая щель. Право на демонстрацию превращалось в фарс.

Добавилось и новое вооружение: в ход пошли «химическая дубинка», [18] стационарные телекамеры, собаки, конные отряды. Увеличилось число водометов. Ежедневно из других городов к стражам порядка прибывало подкрепление. Трамваи курсировали в сопровождении отрядов конной полиции – в народе их тут же окрестила «современными конками»; часто рядом с водителем видел вооруженный полицейский.

Днем и ночью по городу патрулировали мобильные отряды, в состав каждого из них входили три бронированные машины (впереди – начальство) и водометы. На важных узловых пунктах или на остановках транспорта были выставлены посты. Стоянки «Красного кружка» не успевали возникать, как их тут же ликвидировали усиленные наряды полиции. Водители и диспетчеры получали повестки в суд, движение солидарности душили в зародыше. Потом стоянки были запрещены. Запреты вообще стали оружием верхов в классовой борьбе.

Власти не желали повторения 1969 года: на этот раз с самого начала открыто и грубо была продемонстрирована и пущена в ход сила. Во время одной из демонстраций в 1975 году конный отряд на полном ходу, раздавая направо и налево тяжелые удары дубинками, налетел на колонну демонстрантов в 8 тысяч человек, хотя процессия была разрешена. Имелись раненые. На следующий день на вопрос возмущенного журналиста представитель полиции цинично заявил, что демонстранты двигались чересчур медленно. Хотели, мол, «заставить колонну продолжать движение». Опубликованные в прессе снимки напоминали картины кавалерийских атак минувших времен.

Когда в другой раз демонстранты, стремясь защититься от слезоточивого газа, сделали себе повязки из платков, закрывавшие рот и нос, из машины с громкоговорителем, двигавшейся во главе колонны (в ней сидели полицейские чины, руководившие нарядами), раздалось блеяние: «Ганноверцы, посмотрите на этих демонстрантов в масках! У кого честные намерения, тому незачем скрывать свое лицо».

Когда мы отступали, спасаясь от водометов и слезоточивого газа, из полицейского репродуктора издевательски гремело: «Ганноверцы, полюбуйтесь на этих демонстрантов! Они пятятся, как раки». На следующий день на пресс-конференции полицай-президент охарактеризовал эти действия как «работу с общественностью».

Наша работа с общественностью преследовала другие цели. Было ясно, что акты насилия могут принести пользу только полицейскому руководству, послужить для него поводом, учинив крупное уличное побоище, раз и навсегда покончить с выступлениями протеста, длящимися уже целую неделю.

На демонстрации нужно было являться ежедневно, так как с каждым днем к нам присоединялись все новые организации и группы. Число сторонников кружка росло с каждым днем. Пока колонны не переставали маршировать, можно было рассчитывать на повторение успеха 1969 года. Но через три недели непрекращавшихся протестов наши силы иссякли – на то, правда, были и другие причины. Тогда мы решили изменить тактику. Мы поняли, что действовать надо по-другому: не ввязываться в потасовки, а проводить акции протеста, которые носили бы подчеркнуто ненасильственный, мирный характер. Симпатии населения были на нашей стороне. Даже если многие граждане в 1975 году из чувства страха или разочарования отошли от активного участия в демонстрациях, то все равно проходящую процессию прохожие награждали аплодисментами, через полицейские ограждения к нам летели цветы, сигареты, а иногда и денежные пожертвования. Прояви мы насилие – конец всем симпатиям. Пускай полицейские своим террором сами разоблачат себя.