Твоя заря - Олесь Гончар

- И куда же это тебя нечистый понес? кричит на свою рябуху Катря Копайгора, но корова и ухом не ведет.- А чтоб ты сдохла! И Катря, длинноногая забиячливая наша подружка, первая затевающая драки, сверкая поджилками, пускается корове наперерез. Ох, эта Катря!

Даром что худая как щепка, однако руки у нее жилистые и нравом бесстрашна, со всеми хлопцами в школе на переменке дерется, наименьшей обиды не простит никому.

А меня вы узнаете?

Из моря трав возникает маленькая фигурка Кириковой сестры Ялосоветки, на ней венок из васильков синеет вокруг чела. Совсем другая стала в венке, обновилась, прямо юная царевна из трав выплывает! Личико бледное, круги под глазами - за зиму отощала девчонка, но во взгляде сейчас веселость, и особенно красит ее этот венок васильковый...

Мальчишки и девчонки - все бросаемся к Ялосоветке, рассматриваем не так ее, как венок:

- Тебя хоть рисуй в этом венке!

- Между васильков еще и белые ромашки...

- Сама плела?

- А кто же?

- Научи и меня! - просит Гришаня, сынок Мины Омельковича, чернявый, с худым лицом мальчишка, который, подрастая, становится, по мнению терновщан, разительно похожим на какого-то там учителя музыки из бывшего панского имения довольно хлипким был тот учитель, а между тем все горничные в него влюблялись.- Пай надеть хоть на минутку/, тянется Гришаня к венку, однако Ялосовстка не уступает.

Венки для девочек, а тебе, Грицик, подошел бы соломенный брыль,рассудительно говорит она.- Ты же парень... А я и брыль умею плести...

- Брыль? Правда?

Вот вам и Ялосоветка! Настоящий соломенный брыль это то, что каждому из нас только снится, а эта вот девчонка могла бы тебе сплести его хоть сейчас... Научилась, гоняя все лето гусей от разостланных на левадах полотен? Или братья-батраки зимой научили? Ведь с хуторов они возвращаются осенью хоть и босые, зато всегда в новых брылях.

- В первую очередь я Кирику сплету, говорит Ялосоветка, посмотрев ласково на брата, и мы тоже переводим взгляды на своего товарища, на его многострадальный картузик с огрызком изломанного козырька, болтающегося на лбу. Счастливчик этот Кирик! Стараниями сестры он будет сегодня в брыле золотом, широкополом, как у Романа-степняка: тот, когда выходит с пасеки, жары может не бояться, тень от его соломенного сомбреро ложится на все лицо, до самых усов.

- Ялосовстка, после Кирика и мне...

- И мне! И мне! - галдим, заискиваем наперебой.

- Будут всем,- великодушно обещает мастерица, и все мы уже видим себя в золотых брылях, которые в скором времени родятся здесь и все лето будут прикрывать наши прожаренные солнцем лбы.

Ялосоветка со своим умением да еще в синем венке васильковом для нас точно посланница судьбы: кто мог надеяться, что вернемся домой в такой обновке? Сомбреро, сказать бы по-нынешпему, будет оно золотиться па тебе в будни и в праздники, защищать от солнца и от Дождя!

- Не мешкай же, Ялосоветка, начинай!..

- Мне для этого коленья нужны,- размышляет девчонка.- Ржаные коленья.

Откуда здесь рожь? Вокруг травы и травы, сплошное великолепие цветущего разнотравья, и только изредка над этим зеленым половодьем пробивается случайный ржаной колосок. Этого ни за что не хватит. Лишь там, далекоДалеко, подступая к Фондовым землям, что-то голубеет...

Ей-же-сй, это голубеет полосой рожь. К ней! Словно ветром подхваченные, летим в ту сторону, запыхавшись, перегоняя друг друга. Ржи как раз созревают, каждый колосок в седой пыльце, вроде облачком окутан. Кирик первым бросается ломать коленья, спешит и Грпшаня, набрасываюсь и я - кому охота без брыля остаться? Для плетения пригодно только среднее звено стебля, самое большое, с длинной блестящей стрелкой. Хрусть, хрусть! отламываешь стебель снизу, отламываешь сверху, и уже он, очищенный, сияет у тебя в руках, в аккурат такой, как нужен: стрельчатый, длинный, зелено-голубой.

Пучок таких коленьев бегом принесли и положили перед Ялосоветкой.

- Такие?

- Ну да. Вы теперь только слепней от меня гоняйте, чтобы не отвлекали...

И ее тоненькие руки уже принимаются за дело, пальчики, мелькая, живо и расторопно плетут брыль! Лента у девочки из-под пальцев так и струится, а она, юная наша мастерица, даже губы закусила, о своем васильковом венке, видимо, и забыла сейчас, увлеченная работой.

- Вот так вчетверо,- показывает она нам образец,- а так вот будет вшестеро, лентой широкой... Да еще и с зубцами, как у Романа-степняка... Правда, красиво получается?

Восхищенно смотрим на свою чудесницу, на ее умелые, подвижные, такие ловкие пальцы. Широкая зубчатая полоска будущего Кирикового брыля становится все длиннее и длиннее, детские проворные пальчики не знают устали, а нам, ее помощникам, и напоминать не надо: друг друга опережая, бегаем к ржаной ниве, возвратясь, счастливопредупредительно складываем перед Ялосоветкой коленья,- пусть только плетет! И слепней гоняем, и тень делаем, чтобы голову ей не пекло, зато ведь домой в Терновщину возвратимся все, как один, в брылях,- то-то будет картина! Мы фантазируем да отгоняем слепней, а Ялосоветка между тем трудится, с головой уйдя в свое ржаное творчество, стебли в руках так и мелькают, лента вьется до самой земли,нс такой ли длинной она станет, как те ленты, которые когда-то казак дарил нареченной? Из зимних рассказов терновщанских бабусь знаем, что истинный казак имел обыкновение дарить своей девушке ленту, достававшую от шпиля колокольни до самой земли,- не такую ли и Кирикова сестренка решила сплести для каждого из нас?

За нами задержки не будет, наклонясь, вьюнрае-м, подаем ей лучшие стебли. Погруженные в свои заботы, мы как-то и подумать не успели, что рожь эта чья-то, кому-то она принадлежит, по ту сторону нив виднеются утопающие в зелени хутора. Но что нам сейчас до них!.. За своим занятием забыли обо всем, а надо бы смотреть в оба... Как снег на голову вынырнул из хлебов рыжий взопревший крепыш с толстой шеей, с рожей пылающей, видно, хозяйский сын, вымахнул запыхавшийся и - к нам! С уздечкой в руках, в сапогах больше его самого, вдруг остановился над Ялосоветкой, потрясенный до предела. Желтые глаза коршуна - такие были у него глаза. Какое-то мгновение он с ужасом смотрел на сложенные на земле ржаные стебли и на пучок очищенных готовых колепьев у Ялосоветки в подоле.

- Ах ты ж! Убью! - и с размаху жиганул Ялосоветку уздечкой по голове, по венку.

Не успела она и вскрикнуть, оцепенев от испуга, как сатанюк этот с остервенением, с пеной на губах бросился колотить, исступленно топтать ее сапогами.

- Раздавлю! Растерзаю! - Он захлебывался от ярости, уже не было здесь человека, не было даже подобия его, только скачущая перед нами гримаса бешенства на одутловатом лице, да коршуньи, налитые кровью глаза свирепо таращились, да мелькали рудые, в засохшем гноище сапоги, они били, топтали девчонку, стараясь наносить удары по ребрам, метили в живот, в места самые болезненные, так что даже пронеслось в голове: "Хочет отбить печенки!.." И у нас потемнело в глазах: убьет ведь, правда, убьет!

- Спаси-и-те! Ялосоветку убивают! - завопили мы на всю степь.

Хуторской налетчик теперь бросился от нее к нам, его уздечка доставала то одного, то другого, но тут откуда ни возьмись Кириков песик, подлетел весь нахохлившийся и с ходу - на бандита, давай хватать его за голенища, за штаны, дескать, не бойтесь его, я же вот не боюсь! Это и нам сразу придало духу, Кирик, набычась, ринулся лбом вперед иа противника, а Катря из-за спины кошкой вцепилась в него, норовя даже грызнуть за руку, сжимавшую уздечку, мы тоже стали раз за разом налетать на изверга со всех сторон, а он вертелся среди нас, запыхавшийся, обливающийся грязным потом, и слепо стегал уздечкой по любому, кого только удавалось достать.

- Г-гах, вы ж нищеброды, голодранцы слободские! - он прямо захлебывался собственной злобой.- Я вам покажу союз! Всех сокрушу! Всех изувечу!

С трудом увертываясь от уздечки, от толстых железных ее удпл, при случае отбиваясь, мы в то же время продолжали вопить на все голоса, взывая к нашим, к самой степи:

- Спаси-и-те! Сюда! Сюда!..

Косари, которые услышали нас с первого зова, были теперь уже близко, истязатель наш их тоже заметил, у него, озверевшего, даже глаза на лоб полезли, когда он увидел совсем недалеко грозно набегавших людей да как воздетые косы, приближаясь, на солнце горят. Рука с уздечкой тотчас опустилась, пятясь, с ненавидящим взглядом шаг за шагом отступал он к меже, а потом вдруг резко рванулся в рожь и, еще раз оглянувшись, без слова исчез в тех самых хлебах, откуда и появился.

XIII

Все, как прежде.

Лето.

Краснеют вишенки по садам.

И Надька Винпиковна сидит над своим вышиванием, пристроившись неподалеку от колодезя под вишнею-шпанкой, у которой все ветви облиты красным. Мать в свою любимую работу ушла, сверкая иголкой, снова кому-то рушник готовит, а малышка, приютившись у маминых ног, поглядывает оттуда па нас одним глазом, карим, сторожким, как это бывает у подраненной перепелки, когда она, вынырнув из-под косы, прыгает по стерне, убегая от острой стали, еще надеясь схорониться в каком-нибудь кустике"