Холодная мята - Григор Михайлович Тютюнник

Он выбрел на мель. Стало вязко. Вода запахла гнилыми опавшими листьями и моченой коноплей. Василько погрузил руки в тину и, чтобы не так увязать, опустился на четвереньки, старательно ощупывая ил. Вдруг дно исчезло. Василько окунулся по шею и, почувствовав под собою бездну, всем телом рванулся к берегу. Но тяжелые водоросли крепко обмотали штаны и потянули Василька вниз.

На какой-то миг он снова, как тогда спросонья, увидел небо. Оно разделилось на две половины: одна была черной, другая — в звездах. Где-то далеко вспыхнула молния, озаряя прибрежные кусты, и упала в воду.

«Мама!» — крикнул Василько, но вместо своего голоса услышал только глухое бульканье. В висках стало больно и зазвенело — тоненько, будто где-то далеко сурмила сурма, перед глазами троились красно-зеленые пятна, наезжали одно на другое и подпрыгивали, словно обручи. Потом в голове что-то щелкнуло, обручи разбежались, попадали и расплылись в зеленой мути…

А немного погодя посреди черного омута одна за другой всплыли пустые легонькие улитки, покачались на воде и стайкой прибились к берегу.

ХОЛОДНАЯ МЯТА

Над лугами, залитыми апрельским половодьем, стыл оранжевый вечер. И чем глубже за холмы уходило солнце, тем ниже становилось зарево — уже огненная линия у воды над лозами, будто волны толкали ее куда-то к берегу.

Андрей поднялся с пенька, на котором отдыхал, и разыскал между кустами свою лодку. За день вода убыла: на том месте, где она стояла еще утром, осталась лишь гривка сухих камышовых сопилок, разбухших сучьев и пустых раковин улиток. Лодка лежала на берегу, присосанная илом. Цепь, которой она была прикована к ольхе, натянулась: видно, паводок, покидая это место, хотел забрать с собой и суденышко…

Андрей отмотал цепь — на ольховой коре осталась от нее красная царапина — и поволок лодку к воде, увязая кирзовыми сапогами в зеленом иле.

Пока добрался до поймы, вспотел и устроился на корме передохнуть. Домой не торопился, хотя к вечеру сильно проголодался и устал. Весь долгий день возил трактором в коровник подстилку, помогал женщинам сбрасывать и укладывать тяжелые соломенные глыбы, От него и сейчас пахло прелым солодом слежавшейся соломы, соляркой и остывшим потом.

На сухом взгорье по ту сторону лугового понизовья маячило село, почти со всех сторон окруженное тихим, Оранжевым, как небо, паводком. Там бубнило радио, пели петухи, низко стлался дым, разбавляя луговой воздух горьким тленом прошлогодних трав.

Андрей узнал и свою хату, но не почувствовал при этом сладкого щемящего призыва, который еще совсем недавно гнал его домой чуть ли не бегом.

С того дня, как он навсегда отстегнул от широкого офицерского пояса кортик и сел на трактор, теща возненавидела его, начала звать на «вы», и хата, будто поняв свою хозяйку, нахмурилась и застыла в немом презрении…

Теперь, как только Андрей возвращался с работы, теща непременно встречала его в сенях и предупреждала:

— Ради бога, не наносите в хату грязи. Мы только что сделали уборку… — И демонстративно шла мимо него во двор, неся на лацкане начищенный значок отличника наробраза, похожий на скифский кувшин с двумя ручками.

Андрей пятился в темный угол, прижимался к стене, чтобы дать ей дорогу, и молча ярился: казалось, она Нарочно встречает его в сенях, чтобы загнать в угол и тем унизить. Потом он разувался, держась за дверной косяк, и входил в комнату…

Клава лениво поднималась ему навстречу, сладко, С хрустом в плечах, потягивалась, поднимаясь на цыпочки и украдкой поглядывая на себя в зеркало…

Ужинали молча, словно после ссоры.

— Черт его знает, откуда только вы взялись!.. — бурчал ночью Андрей, мерцая папиросой. — В селе и такие вот неженки…

— Откуда и вы! — быстро, заученно отвечала Клава и демонстративно отворачивалась к стене. — А если мы не такие, так найди себе получше…

Тогда он ненавидел в ней все: тонкую, выхоленную талию, горячие ноги и даже имя: Клава, лава… черт знает что!

Порой же среди ночи, после какого-то болезненной? физического примирения, она начинала плакать, жаловаться, что скучает по Владивостоку, по веселой матросской самодеятельности и что мать, когда Андрея нет дома, зовет его списанным офицером, а ее раззявой, — уж не знала, за кого выходит замуж…

Тогда Андрей вскакивал с постели, жег папиросы, метался по хате, натыкаясь на стулья и опрокидывая их с грохотом на пол, пока теща не начинала стонать из-за двери:

— Ради бога, дайте мне покой…

…На закате стало смеркаться.

Андрей спустил на воду лодку и уже хотел было тронуться, как в ольшанике затрещали ветки к на луг выбежала запыхавшаяся девушка.

— Дядя, перевезите на ту сторону! — закричала еще издали. Потом подошла ближе и, видимо узнав Андрея, стыдливо погасила длинными ресницами озорной мальчишечий взгляд. — Это вы… А я думала, дядько Порфило.

Девушка смутилась, и Андрей понял, что она, наверно, сгоряча сказала ему неправду: на нем была мичманка и старый будничный китель, а такой одежды в селе, кроме него, никто не носил. Он вспомнил, что когда-то видел эту девушку, но совсем не такой, как сейчас. Кажется, в позапрошлом году, когда он приезжал в отпуск и при всех офицерских регалиях шел по селу, следом за ним увязалась целая стайка старшеклассниц. Девушки норовили опередить его, чтобы рассмотреть получше, тихонько перешептывались и прыскали со смеху. Кто-то из них громко сказал:

— А Леся так прямо оче-е-ей не сводит…

Андрей оглянулся и увидел девчушку в длинном форменном платье, с чистыми испуганными глазами. Они словно молили остановиться, словно говорили ему: посмотри, какие мы хорошие… Все это Андрей увидел мельком и быстро забыл, но глаза эти ему запомнились.

Теперь перед ним стояла девушка, на которую нельзя было просто кинуть взгляд, но и любоваться ею, тем более ему, женатому человеку, тоже было неудобно. Она держала в руках учебники, хотя одета была совсем не как школьница: в резиновых сапогах большого, мужского, размера, простеньком сером жакетике, а цветастый с бахромой платок покрывал не полголовы, Как принято у девчат, а был повязан с напуском, как у молодицы.

Это как-то неприятно кольнуло Андрея. «Ученица, — подумал, — а уже, наверно, замужняя. И сапоги — мужнины».

— Садитесь, — сказал не очень приветливо, сам тому удивляясь, и побрел в воду, к корме.

Но девушка подождала, пока он уселся, с силой оттолкнула лодку и потом только прыгнула в нее сама.

— Где же вы были, что так поздно возвращаетесь? — спросил Андрей, чтобы как-то замять эту, самому ему непонятную, странную