Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

– Он ведь спрашивал меня, почему черни не дозволено входить в храм. Так вот, черни достаточно домашних алтарей и той статуи на площади. Храмы построены для жриц, где они могут вершить свои тёмные ритуалы. Но истинный дом Камали доступен лишь избранным. Только верховным жрицам. Я, как понимаешь, одна из них. А ты моя гостья, и я хочу, чтобы ты увидела сердце Румелата, его душу и сокрытую мощь. Идём за мной. Не бойся. Там внизу мало света, но в достатке подлинного знания об этом мире. Дай мне свою руку, и я покажу тебе путь к истине.

Не знаю почему, но я вложила руку в её ладонь и пошла вслед за царицей к двери, за которой тусклые огни настенных факелов освещали ступени уходящей вниз лестницы. Мы спускались неспешно и осторожно, пока не оказались в узком коридоре, что привёл нас в подземный зал, где горели огни масляных ламп.

Первое, что мне бросилось в глаза – это ниши в стенах и выставленные в них черепа. Совсем как в усыпальнице ненасытных сатрапов в Городе Ста Колонн, вот только здесь их было больше. Намного больше. Раз в десять точно. Вряд ли это семейный склеп. Уж скорее Генетра и её племянница Алилата собрали здесь коллекцию из колдовских голов убиенных мужчин. Наверное, где-то здесь покоится и череп дяди Сураджа – несостоявшегося мужа Генетры из рода Сарпов. А вот та свободная ниша явно пустует в ожидании головы самого сатрапа Сураджа.

Но не только черепа покоились здесь. Посреди зала стояла высокая статуя шестирукой женщины из гладкого чёрного камня. В одной руке зажат кинжал, в другой дудочка, третья держит чашу, четвёртая кубок, а две оставшиеся схватили за волосы отрубленные головы – мужскую и женскую. Если бы не две лишние руки с кубком и головой женщины, я бы подумала, что это Камали. Хотя, это всё равно она, вот только отчего-то в этом тайном святилище она выглядит иначе.

– О чём ты думаешь? – заметив моё замешательство, спросила Алилата.

– Почему эта статуя так не похожа на те, что я видела прежде? Это ведь Камали?

– Да?

– Тогда зачем ей кубок и женская голова? Я думала, она призвана защищать всех женщин от несправедливости и насилия, а не причинять им вред.

– Ты неправильно думала, – был мне холодный как сталь ответ. – Это там, снаружи, наверху, люди молят Красную Мать о помощи и заступничестве. Но они не знают, что на самом деле наша Мать черна. Им и не нужно этого знать. Им хватит и того, что она стала богиней, когда отрубила голову надругавшемуся над ней брату Гештиту, потом собрала его кровь в чашу, чтобы испить её, и сыграла ему на флейте погребальную песнь. А то что Гештит потерял свою голову после того как испил отравленного вина из кубка, им знать не надо. А ещё им не нужно знать, что кроме Гештита Чёрная Мать усыпила и отсекла голову своей родной матери Мерит за то, что та после смерти сына вознамерилась построить в его честь храм, где его должны воспевать и день и ночь как воплощение всеохватыващей любви и плодовитости. Камали не стерпела такого насмехательства над собственными страданиями, и Мерит лишилась головы вслед за Гештитом. Видишь эту статую? Такой Камали не знает никто из черни. Тёмным людям не понять, как дочь может отсечь голову матери и обратить в прах чрево, её породившее. Поэтому они не должны ничего знать о Чёрной Матери. Она выше их понимания, больше, чем способен вместить ограниченный разум любого из них. Им хватит и Красной Матери, чтобы начать менять свою жизнь и вести Румелат к процветанию.

Вот, значит, как. Красная Мать оказалась Чёрной, а культ Камали, который приводит в дрожь весь южный континент, на самом деле всего лишь ширма для тайного культа шестирукой богини. Как же всё это запутанно и малопонятно…

– Госпожа, – спросила я, – ты думаешь, узнай люди правду о матери Камали, они бы отвернулись от неё?

– Они бы ей этого не простили.

– Потому что в Румелате любая мать как глава рода превыше всего, – поняла я.

– Такова старая традиция. И я не просто так рискнула всем, чтобы вытащить её из глухих деревень и возродить в городах. Только матери, имеющие безраздельную власть в своих семьях, могут взрастить новые поколения румелатцев, которые забудут старые порядки и построят новый мир, где не будет места тирании сильного над слабым, не будет воров и убийц, не будет войн и рабства. Но пока этот мир очень далёк от нас. И только поэтому о Чёрной Матери людям ещё рано знать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Завершив свою речь, Алилата вперёд жриц повела меня к новому коридору, что спрятался за спиной статуи шестирукой Камали, а этот короткий коридор привёл нас в следующий зал.

В помещении не было света, только отвратительный затхлый воздух, пропитавшийся смрадом говорил о том, что мы находимся в сыром подвале, где что-то усиленно гниёт.

– Да озарит свет истины этот жертвенник, – провозгласила Алилата, и жрицы с факелами в руках вошли в зал.

Первым делом я увидела сложенный из каменных плит стол посреди помещения, потом выдолбленный в столешнице рисунок в виде лежащего человека. Затем я приметила, что столешница немного наклонена, а под опущенным углом в полу выложен жёлоб, что тянется к моим ногам и уходит через коридор в соседний зал прямиком к статуе шестирукой Камали.

Меня посетили смутные сомнения, и я снова повернула голову, чтобы лучше разглядеть рисунок на столе и едва не вскрикнула от ужаса: жрицы успели зажечь огонь в масляных чашах на треногах, и свет озарил стены зала и двух человек, прикованных к ним кандалами.

– Что?.. – еле сумела выдавить я. – Кто?..

– Кто эти люди? – недобро спросила Алилата? – Преступники, истребители слабых, погубители невинных. И их участь теперь стать хворостом в костре ненависти Чёрной Матери. Она изопьёт их гнилую кровь и съест их трухлявые сердца, чтобы вобрать в себя все мерзости, что свершили эти люди, и уменьшить меру зла, что из-за таких как они распростёрлась по всему Румелату.

Я силилась не смотреть на стену, где были прикованы пленники, но увиденное так сильно врезалось в память, что мне вовек не забыть эту ужасную картину. Один из прикованных был уже мёртв – это я поняла по отсутствию головы и кровавой ране в паху. Судя по торсу и обрывкам одежды, это был мужчина, и я даже не хочу думать, что с ним сделали вначале: отрубили голову или оскопили.

Рядом с ним в полузабытьи висела прикованная цепями к стене женщина с кляпом во рту. Её волосы слиплись и, кажется, пропитались кровью. Глаза её были плотно закрыты, а руки в кандалах, судя по безвольно висящему телу, вывернуты из суставов. Она была без сознания. Или у неё просто не осталось сил бороться за жизнь.

– Что ты с ней сделала? За что?

Наверное, мне стоило убрать нотки негодования в голосе, но я не сдержала эмоций, когда обращалась к Алилате.

Царица не ответила мне. Пока жрицы поджигали воскурения в расставленных у стен чашах, она неспешно направилась к пленнице, чтобы коснуться её щеки и угрожающе прошептать:

– Открой глаза, презренная мужелюбка. Твой час пришёл. Ты не смогла стать достойной матерью своим детям, так что станешь кормом для истинной матери всех детей Румелата.

Пленница моргнула и через силу повернула голову к царице, а та резким движением выдернула кляп из её рта, и женщина шумно вздохнула:

– Повелительница… сжалься… прости меня… пожалей моих деток… дай мне вернуться к ним….

– Вернуться? И после всего, что ты натворила, ты ещё смеешь умолять меня об этом? Ты не была матерью своим детям. Ты была им хуже мачехи. Когда твой муж бил тебя и твоих дочерей, что мешало тебе в ночи, пока он спит, покинуть дом и побежать в приют красных сестёр, чтобы попросить о помощи? Что мешало тебе прийти ко мне и воззвать к правосудию?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Но он ведь… он же… он мой муж… и мы одна семья…

– Семья – это ты и твои дети, презренная мужелюбка. Муж в твоём доме лишь гость, а гость должен блюсти правила дома, где его приютили. А каковы были правила в твоём доме? В нём отцу позволительно бить дочерей? Ему позволительно есть в три горла и не приносить семье ни единой руфии на пропитание? Это ведь ты разрешала своему мужу быть паразитом, что сосёт соки из твоей семьи. Ты разрешила ему жить в праздности и ничем полезным не заниматься. Ты разрешила ему сидеть целыми днями дома и попивать вино, пока сама ходила по городу от дома к дому и продавала пироги с булками. Ты разрешила этому скоту оставаться наедине с твоими маленькими дочерями и насиловать их.