Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков

Трактовка отечественной истории именно в национальном ключе была традиционно присуща официальной японской историографии (а также педагогике, т. е. преподаванию истории в учебных заведениях) от древнейших хроник до 1945 г. Другой важной особенностью этой трактовки было постоянное подчеркивание этического аспекта национальной истории, понимавшейся не просто как сумма знаний, но прежде всего как средство гражданского и патриотического «морального воспитания». Можно по-разному оценивать содержание конкретных учебников и учебных программ по национальной истории, появившихся в данный период, но нельзя не отметить высокой результативности подобной идеологической обработки. Конечно, с течением времени патриотизм в официальной трактовке национальной истории нередко подменялся шовинизмом и ксенофобией, а на место этических и моральных истин ставились милитаристские лозунги, но в целом у большинства японцев была воспитана законная гордость за свою страну. Здоровое чувство национальной гордости является одним из условий успешного развития нации и государства, что в полной мере подтверждается опытом Японии в эпоху Мэйдзи и Тайсе. Однако переход его в шовинизм привел, как известно, к трагическому итогу.

Поражение Японии во Второй мировой войне и его политические, социальные и духовные последствия открыли новую эру не только в самой национальной истории, но и в ее восприятии. В один момент были сокрушены или поставлены под сомнение все фундаментальные ценности самосознания, воспитания и образования: «небесное» происхождение и сакральный характер императорского дома, вера в «божественную» миссию Японии в мире, в исключительность японского народа и в непобедимость японской армии. Отмена цензуры, амнистия политических заключенных, реформа системы образования, проведенная под жестким контролем оккупационных властей, в корне изменили восприятие национальной истории японским обществом. Раньше в нем царил принудительный консенсус, нарушать который было «непатриотично», да и просто опасно. Новые власти не отказались от идеи воздействия на общественное мнение и манипулирования им, но были вынуждены предоставить свободу слова своим оппонентам как справа, так и слева.

Эйфория вседозволенности охватила значительную часть японского общества; были полны оптимизма и деятели оккупационной администрации. Однако ветеран английского японоведения, ученый и дипломат Джордж Сэнсом, посетивший Японию осенью 1945 г., после бесед с ними писал: «Не думаю, что они понимают, насколько глубока и сильна японская интеллектуальная традиция; похоже, они полагают, что дать Японии новую систему образования так же просто, как портному – сшить новый костюм»[96]. Прагматик и реалист, Сэнсом оказался прав.

Дискуссии по проблемам национальной истории и ее трактовки не утихают в Японии все шестьдесят с лишним послевоенных лет, то замирая, то усиливаясь, но неизменно вовлекая в себя ученых, политиков, публицистов, общественных деятелей всех лагерей. Казалось бы, частный вопрос о преподавании истории в средней школе не одно десятилетие занимает важное место в программных документах политических партий и организаций и в предвыборных платформах кандидатов в депутаты. «Ожидать же завершения этих процессов можно будет лишь тогда, когда общество придет к определенному консенсусу относительно ценностей прошлого и настоящего или когда к согласию приведет его государство»[97]. Эту характеристику положения дел в России можно применить и к Японии.

«Проблемы преподавания истории в нашей стране обсуждаются на протяжении полувека, последовавшего за поражением Японии во Второй мировой войне. Несмотря на все дебаты, проблемы так и не решены»[98]. Эти слова из декларации Общества по созданию новых учебников истории, обнародованной 2 декабря 1996 г., могут служить эпиграфом к настоящей главе, тем более что за частным вопросом преподавания истории стоит глобальная проблема ее трактовки. Исследовать восприятие национальной истории в послевоенной Японии во всех его аспектах – значит дать анализ историографии и общественного мнения этих лет во всех подробностях, что потребует монографического исследования. Сейчас наша задача скромнее: проследить динамику «качания маятника» – основные изменения в восприятии национальной истории японским обществом, а также роль общественных организаций и гражданских движений в этом процессе, их отношения с бюрократическим и академическим истэблишментом. Трактовка национальной истории и руководство ее преподаванием всегда были важным компонентом государственной политики в области идеологии и образования. В то же время общественное мнение чутко реагировало на эту политику, оказывая на нее как опосредованное, так порой и непосредственное влияние.

Если хронологические рамки – от окончания Второй мировой войны до наших дней – заданы самим ходом событий, то выбор рассматриваемых сюжетов мотивирован их общественной значимостью и политической актуальностью. Это относится как к проблемам, так и к персоналиям, «знаковым фигурам» рассматриваемого процесса. Послевоенная японская историография знала много дискуссий по самому широкому кругу проблем – от происхождения японской нации до генезиса капитализма в Японии – но подлинно национальное значение приобрел, пожалуй, только один вопрос: война в Азии и на Тихом океане, ее причины и последствия. Сегодня вряд ли кто-то будет всерьез доказывать строгую и непререкаемую историчность древних хроник «Кодзики» («Записи о делах древности», 712) или «Нихон секи» («Анналы Японии», 720), остававшихся каноном официальной историографии до 1945 г. В то же время уже никто не повторяет утверждений марксистов-радикалов о духовной и культурной «отсталости» традиционной Японии. Японцы видят проявления государственной мудрости и в «закрытии» страны в начале эпохи Токугава, и в ее своевременном, хотя и вынужденном «открытии» два с небольшим столетия спустя. Никто больше не осуждает реформ периода Мэй-дзи ни за чрезмерную европеизацию Японии, ни за недостаточность этой европеизации. Равным образом, мало кто сомневается в справедливости – разумеется, для Японии – русско-японской войны 1904–1905 гг., рассматриваемой как «борьба за существование» и сопротивление сильному агрессивному соседу, и только события 1930-1940-х годов остаются предметом страстной и бескомпромиссной полемики, поэтому главным образом на них я и остановлюсь.

Трудный путь к «золотой середине»

Отмена цензуры осенью 1945 г. не означала равной свободы для всех. Среди арестованных, интернированных или попавших под «чистки» были не только военные, чиновники и политики, но и публицисты, философы, деятели просвещения и даже ученые, отлученные от университетских кафедр и страниц престижных журналов и газет. С «запрещенными людьми» соседствовали выпущенные штабом оккупационных сил списки запрещенных книг: один из первых, от 15 декабря 1945 г., открывали «Основные принципы кокутай». Из старых учебников истории, как можно видеть на многих фотографиях первых послевоенных лет, централизованно вымарывались или вырезались абзацы и целые страницы. На смену прежним opinion-такег'ам и присяжным истолкователям национальной истории немедленно явились новые.

В японской историографии первых полутора послевоенных десятилетий практически безраздельно господствовали марксисты различной ориентации – от ортодоксально-прокоммунистической до леволиберальной. «Знаковыми фигурами» здесь можно назвать, с одной стороны, догматика и сторонника «жесткой» линии Иноуэ Киёси, специалиста по новейшей истории Японии, а с другой, весьма умеренного философа и политолога Маруяма Macao, испытавшего сильное влияние европейского